Устремленный в небо

Документальная повесть для художественного кино

Израиль рождался в огне и крови. Война, которую израильтяне называют Войной за Независимость, началась еще до рождения еврейского государства. Ее  развязали арабские соседи палестинских евреев для того, чтобы это государство не возникло вообще.

Но самый драматичный ее момент должен был начаться 15 мая 1948 года. Войска регулярных армий пяти арабских стран стояли в полной готовности у границ будущего Израиля в ожидании истечения срока британского мандата на управление Палестиной, когда англичане выведут свой воинский контингент со Святой земли, — и можно будет расправиться с евреями без помех и без риска столкновений с британцами.

Никто в мире не сомневался в исходе предстоящей битвы. Все военные специалисты и политические аналитики были уверены, что у 600-тысячного еврейского населения  Палестины с его малочисленной, плохо вооруженной и обученной самодеятельной армией «Хагана» — фактически ополчением, к тому же лишенном поставок оружия и боеприпасов из-за объявленного странами Запада эмбарго, — нет ни единого шанса устоять перед арабской армадой.

— Не вздумайте провозглашать государство! – предостерегал за неделю до часа «Ч» приехавшего к нему будущего первого министра иностранных дел Израиля, уроженца Херсона Моше Шарета (тогда он еще носил фамилию Черток), госсекретарь США Джордж Маршалл (автор «плана Маршалла» по восстановлению послевоенной Европы). – Говорю вам как профессиональный военный: вас разметают и сомнут. Вы не в состоянии оказать сопротивление арабским силам, и мы не собираемся вас от этой участи спасать.  Не будем помогать ни войсками, ни вооружением, ни дипломатическим вмешательством. Это безнадежное мероприятие.

Джордж Маршалл знал, что говорил. Генерал армии, во время недавней войны он был одним из основных американских военачальников, главой штаба армии США, считался ведущим военным стратегом и самым популярным (а значит, и влиятельным) политиком тогдашней Америки.

Но такую оценку перспектив грядущей войны давал не только он. Великий полководец союзников во Второй мировой, маршал Монтгомери, в то время начальник британского Генштаба, считал, что евреи продержатся не больше двух недель после начала арабской интервенции.

Сионисты  могли надеяться только на чудо. Но они надеялись… И поначалу все складывалось так, как прогнозировали специалисты…

За восемь часов до истечения британского мандата, к вечеру пятницы 14 мая, в зале музея изобразительных искусств на бульваре Ротшильда в Тель-Авиве глава Народного совета, будущий премьер-министр Давид Бен-Гурион провозгласил создание еврейского государства.

И уже утром 15 мая началось вторжение пяти арабских армий, стоявших наготове.

С запада пересек границу Арабский легион Трансиордании. Он довольно легко захватил населенные, в основном, арабами области Иудею и Самарию (то, что в мире известно как Западный берег реки Иордан) и с помощью вооруженных группировок местных арабов, блокирующих дороги, осадил Иерусалим. Оттуда же, из Трансиордании, вторгся и перерезал поперек  в самой узкой части территорию Израиля с запада на восток — «от реки до моря» — экспедиционный корпус  иракской армии, пройдя до Нетании. С севера ворвались ливанские и сирийские войска. Ареной боев стала вся Галилея.   С юга, перейдя сухопутную границу и высадившись с моря,  двигался египетский экспедиционный корпус – самая многочисленная и хорошо вооруженная  армия интервентов из вторгшихся в Израиль.

Целью египтян был Тель-Авив. Они без помех прошли районы, заселенные арабами. Но на их пути были 27 еврейских поселков и кибуцев, рассыпанных  по пустыне вдалеке друг от друга, которые интервентам приходилось брать осадой и штурмом, с применением артиллерии и даже авиации, хотя египетскому  корпусу противостояли, в основном, отряды местной самообороны из нескольких десятков молодых парней и девушек, вооруженных легким стрелковым оружием, которого хватало не на всех. Еврейская армия не всегда могла прийти на помощь осажденным, да и помощь эта часто ограничивалась одной неполной ротой.  Корпус продвигался  на север с остановками на погашение очагов сопротивления, но неуклонно. Захват центра страны казался  вопросом лишь времени.

В разгар дурных вестей с фронтов встревоженный Бен-Гурион вызвал на заседание правительства заместителя командующего армией Игаля Ядина(в будущем – выдающегося археолога Святой земли) для оценки ситуации на фронтах, надеясь услышать из первых уст, что все не так плохо, как уверяли окружавшие его штатские. Но у того не нашлось для премьера слов утешения – только самоирония.

— У арабов явное преимущество, — сказал он.-  Наши шансы 50 на 50 – либо нас всех вырежут, либо кто-то из нас сумеет уцелеть.

О победе речь не шла вообще.

Египетская колонна численностью около бригады, 500 машин – танки, бронетранспортеры, грузовики, тягачи с артиллерией и боеприпасами  – находилась уже севернее современного Ашдода. До Тель-Авива оставалось  32 километра. И преградить ей путь было некому.

Вечеринка

Эйфория, которая охватила израильтян неделю с небольшим назад по поводу осуществления двухтысячелетней мечты еврейского народа о возрождении  своего государства на Святой земле, сменилась унынием. Этой мечте сейчас предстояло умереть вместе с ними самими.

Пинхас Сапир — будущий легендарный министр финансов Израиля — 23 мая собрал ближайших друзей в лучшем тель-авивском ресторане, чтобы встретить смерть весело и пьяными.

Они гуляли, не глядя на часы, изображая сосредоточенность на выпивке и еде и  демонстрируя друг другу беззаботную беспечность, но это была вечеринка отчаяния. Все ее участники оттягивали завершение застолья, чтобы как можно дольше не возвращаться  в удручающую действительность, где их – как они были уверены — наверняка ждали дурные новости. Звон стаканов, грохот тарелок, пьяные песни, дружеские подначки не смолкали почти до утра. С набережной, услышав  звуки гульбы, присоединялись к веселой компании случайно оказавшиеся там гуляющие – в тогдашнем Тель-Авиве почти все знали друг друга, а гости Пинхаса Сапира и тем более он сам были людьми известными. Пресловутое  израильское панибратство в то время не ограничивалось почти ничем, и подсесть в ресторане за стол к знаменитостям считалось само собой разумеющимся. А  поводов для веселья имелось  так мало, что грех было не использовать любой подвернувшийся.

Но именно в ту ночь, когда  участники вечеринки в приморском ресторане таким  испытанным  способом пытались  отвлечься от печальной реальности, начала драматично меняться она сама.

Пока гости Пинхаса Сапира и присоединившиеся к ним тель-авивцы с набережной запивали местным вином и бренди остывшие куски шашлыков  и едва теплый  хумус и распевали на иврите советские шлягеры Блантера и Дунаевского, ставшие израильскими народными песнями, произошли по крайней мере два события, которым суждено было изменить ход войны.

К причалу Хайфского порта подошел пароход  с первой партией стрелкового оружия из Чехословакии – в основном, тяжелых длинноствольных винтовок устаревших моделей – но армии и отрядам самообороны не хватало даже их. Это было спасением на фоне отсутствия оружейных поставок в течение нескольких месяцев.

И уже под утро совсем недалеко от места гуляния – на аэродроме Сдэ-Дов в Северном Тель-Авиве  — приземлился транспортный  Boeing 377 Stratocruiser. В нем находились в разобранном виде четыре истребителя «Мессершмитт», изготовленные на чешском заводе еще для Люфтваффе – ВВС гитлеровской Германии.

Им предстояло стать первыми боевыми самолетами израильских ВВС. Все 12 легких одномоторных летательных аппаратов, имевшихся на вооружении еврейской армии, хотя их и использовали в военных целях – для обучения пилотов, доставки оружия, боеприпасов, продовольствия и медикаментов осажденным гарнизонам и поселкам, эвакуации раненых и воздушной разведки, — это происходило от безысходности и бедности. Для боевых действий они не были предназначены. Летали невысоко и медленно. И представляли собой не столько угрозу для врага, сколько удобную мишень.

Появление собственных «Мессершмиттов» знаменовало собой не просто пополнение самолетного парка, а фактически рождение израильских ВВС, возможность перехода от кустарной самодеятельности к настоящей боевой авиации современного уровня.

Перелом

На аэродроме ценный груз встречал среди прочих официальных и доверенных лиц человек, который придумал и организовал эту поставку.

37-летний Эммануэль Цур был одним их первых летчиков Израиля, основателем и руководителем первых летных курсов и главным летным инструктором Хаганы. Еще до провозглашения государства Бен-Гурион назначил его эмиссаром по закупкам боевых самолетов. В условиях строгого эмбарго, когда не удавалось  приобрести для еврейского государства даже винтовки и пулеметы, эта почетная миссия казалась практически невыполнимой.  Но первые четыре  «Мессершмитта» свидетельствовали о том, Цуру удавалось и невозможное.

Имелась еще одна причина, по которой Цуру следовало  встречать этот  груз  из Чехословакии лично. Он был не только опытным летчиком, но и дипломированным авиаинженером, знатоком летательной техники и авионики.

Эти четыре истребителя прибыли в Израиль в разобранном виде. Их предстояло еще собрать, причем сделать это точно и немедленно – они уже нужны были на фронте. Тем же боингом, которым доставили самолеты, прилетели и чехословацкие заводские специалисты, которые должны были превратить запчасти в боевые машины.

Сборщики тут же, в аэродромных ангарах, взялись за дело. Но нашлась работа и израильским технарям. Поскольку  эти «мессеры» предназначались и производились для «Люфтваффе», на фюзеляжах и крыльях у них были нацистские кресты. Поднять в небо еврейской страны самолеты с такими опознавательными знаками израильтяне не могли себе позволить даже для испытаний. Поэтому первым делом они закрасили черные кресты и нанесли вместо них  синие шестиконечные звезды.

Утром все четыре «Мессершмитта», уже со звездами израильских ВВС, стояли готовыми к вылету. Но Цур настоял на дополнительных испытаниях. Он знал, что одним их самых сложных этапов сборки истребителя является  калибровка пушки на фюзеляже, с тем чтобы при стрельбе она не поражала работающий пропеллер. Он потребовал провести пробные стрельбы, и опасения оказались не напрасными: у первого же испытуемого самолета огнем собственной пушки был сбит пропеллер.

Неудача постигла и второй самолет. Он разбился при взлете. Цур корил себя: он учил летчиков на том, что было, — легких самолетах устаревших конструкций. Неопытный пилот, впервые оказавшись за штурвалом мощного скоростного истребителя, просто не справился с управлением. Эммануэль решил, что больше никем рисковать не будет – на задание полетит сам. Кабину второго оставшегося «мессера» занял пилот с квалификацией, не уступающей, а даже превосходящей его.

Это был Эзер Вейцман офицер, с репутацией первого джентльмена ЦАХАЛа, принц из мечтаний великосветских палестинских Золушек, племянник первого президента профессора Хаима Вейцмана, бывший летчик Королевских ВВС во время войны, в будущем – командующий ВВС Израиля, автор лозунга «Лучшие парни – в летчики, лучшие девушки – летчиками!», определившего отношение к ВВС в израильском обществе. Вейцману еще предстояло стать  министром во многих правительствах и седьмым президентом страны.

На первое боевое задание Вейцман и Цур полетели вдвоем в тот же день. Когда вскоре после полудня они появились над египетской танковой колонной, двигающейся на Тель-Авив, и открыли огонь по ней на бреющем, там началась паника. Египтяне настраивались на веселую прогулку для расправы над евреями. Они не были готовы к тому, что их эти евреи станут атаковать с воздуха. Колонна остановилась и повернула назад.

Воинственные египетские офицеры, уже готовившиеся отмечать свою победу не сегодня – завтра на набережной Тель-Авива, вдруг увидели, как Фортуна повернулась к ним спиной и приняла  неприличную позу. Одним из них  был будущий президент Египта Гамаль Абдель Насер. Он не мог забыть этот позор всю оставшуюся жизнь и в стремлении смыть его затевал против Израиля одну войну за другой, которые с таким же треском  проигрывал.

Так произошел перелом в той войне. Так Израиль выжил.

Командировка в львиную пасть

Вскоре после атаки на египетскую колонну Бен-Гурион вызвал к себе Цура. Эммануэль думал, что для выражения благодарности. Но оказалось – для постановки новой задачи.

— Ты понимаешь, какое значение имеет для нас авиация? – сказал ему премьер. — Она – наш золотой козырь. Мы обречены сражаться за свою землю с арабами, которых всегда будет во много раз больше нас. На земле у них постоянное преимущество. Мы можем нейтрализовать его только большей мощью в воздухе. Но у нас должна быть эта мощь!  Вот ты нам и обеспечишь ее. От того, как ты справишься с этой задачей, зависит судьба страны…

Бен-Гурион, которого приближенные называли, как Ленина,  «Старик», хотя ему тогда еще не исполнилось и 62-х, считался  прежде всего идеологом, стратегом. Но он был не теоретиком, а скрупулезным практиком, предпочитал вникать во все детали и докапываться до мелочей. Его познания в военном деле на тот момент не отличались глубиной, и в авиации он разбирался гораздо меньше Цура. Однако стратегическое видение и положение главнокомандующего воюющей страны (пост премьера он совмещал с функциями министра обороны первого правительства Израиля) позволяли ему ставить конкретные задачи перед своими ВВС, которые фактически еще только предстояло создать.

Первый и сокрушительный рейд всех имеющихся современных истребителей натолкнул его на мысль, что не в истребительной авиации нуждается ЦАХАЛ  прежде всего. Мощные ВВС и умелые летчики требуются молодому государству не для воздушных боев, которые, по сути, некому и не с кем вести, а для поддержки наземных сил и атаки с воздуха войск противника. Того, что сделали Вейцман и Цур в районе Ашдода вообще-то не предназначенными для этого «Мессершмиттами».

За счет неожиданности панику у египтян создать  удалось – и ладно. Однако эффект внезапности не может срабатывать постоянно. Требуется  иная огневая мощь, чтобы  наносить не психологический, а настоящий материальный урон противнику и сводить на нет его численное преимущество на земле.

— Истребители – хорошо. Но прежде всего нам нужны бомбардировщики. Это вопрос жизни и смерти.  – сказал Бен-Гурион  Цуру. – Добудь их! Спаси страну!

Возможно, если бы премьер разбирался в специфике военной авиации несколько больше, он бы поставил перед своим эмиссаром по авиационным закупкам другую цель. Боевые задачи, выполнения которых главнокомандующий ждал от своих ВВС – атаки наземных войск противника, —  больше подходят для другого рода фронтовой авиации – штурмовиков. Но, этих тонкостей Бен-Гурион, мог, во-первых не знать, а во-вторых, при том  дефиците самолетов вообще и трудностей доступа к ним не приходилось выбирать и строго следовать специализации. Бомбардировщики мощнее истребителей и больше предназначены для работы по наземным целям – этого достаточно.

Премьер не только назвал эмиссару вид требуемых самолетов, но указал, где их предпочтительнее всего взять.

В недавно закончившейся войне настоящее чудо совершили британские авиастроители. В кратчайшие сроки они наладили выпуск самых совершенных бомбардировщиков  в  невиданных в мировой практике объемах и темпах. Армады британских машин покрывали небо над Германией гуще птичьих стай. Вместе с американскими союзниками британские летчики практически уничтожили не только несколько крупных промышленных городов, но и почти всю военную промышленность рейха. Именно это задолго до взятия Рейхстага сделало поражение гитлеровской Германии неизбежным. Именно тогда  британская бомбардировочная авиация стала самой мощной и до сих пор считается лучшей в мире.

Британская промышленность выпустила такое несметное количество бомбардировщиков, что после войны, когда у Королевских ВВС отпала нужда в проведении массовых налетов на территорию противника, в стране должно было остаться множество никому не нужных машин. На это рассчитывал Бен-Гурион, указывая Цуру, куда ему стоит отправиться в первую очередь для поисков  бомбардировщиков.

При всей логичности выбора адреса, это было равносильно тому, чтобы отправить своего представителя непосредственно в львиную пасть.

В цивилизованном мире не было страны, где бы относились к Израилю и израильтянам с такой подозрительностью и ненавистью, как Великобритания. Чтобы создать свое государство палестинские евреи долго, упорно, непримиримо, не гнушаясь диверсий и терактов, выгоняли со своей земли Британию, получившую мандат на управление Палестиной по итогам Первой мировой войны. Одним из последних и самых  убедительных аргументов стал подрыв еврейскими подпольщиками целого крыла фешенебельного иерусалимского отеля «Царь Давид», где размещалась штаб-квартира британской колониальной администрации, летом 1946 года. Этот теракт, в котором погибло  более 90 человек, в конце концов, склонил общественное мнение и власти Британии к отказу от мандата на Палестину, что обеспечило дипломатические и юридические условия для создания еврейского государства. Но британцы не забывали, что евреи их выгнали со Святой земли силой. Израиль был для империи враждебной страной, взбунтовавшейся колонией.

Если бы раскрылось, что израильский еврей пытается приобрести в Британии военные самолеты для еврейской армии, это сочли бы национальным оскорблением – и ему бы не сносить головы.

Это понимал и Бен-Гурион, посылавший Цура в логово врага, и сам Цур. Но отказаться от опасной миссии он не мог.

Как может еврей, чья семья погибла от рук нацистов, потому что не было еврейского государства, которое могло бы их защитить, отказаться от шанса спасти это государство?

Всей своей жизнью он был приучен не упускать ни одного выпадающего ему шанса. Именно потому его жизнь сложилась так захватывающе, что по ней впору было писать авантюрный роман или снимать сериал в стиле экшн.

Одетый в строгий и изысканный европейский костюм, как до сих пор не одевается в Израиле никто, кроме дорогих адвокатов на заседания Верховного суда и водителей высших государственных чиновников (сами их боссы носят рубашки навыпуск и кроссовки), с коричневым саквояжем из дубленой кожи он поднялся на борт самолета, летящего в Лондон, — англичанин англичанином. Смуглая стюардесса, яркая еврейка восточного происхождения, заговорила с ним по-английски, тщательно подбирая слова, — ведь вряд ли  этот изысканный фрукт понимает иврит. Никто не узнал бы в нем галицийского мальчишку с набором гаечных ключей в холщовой сумке на плече. Он и сам с трудом помнил, что был таким. А ведь был…

Галицийский Иерусалим

Эммануэль  Цукерберг родился в Бориславе, а вырос в Станиславове. В начале  ХХ века оба они входили в Австро-Венгерскую империю и считались центрами нефтедобычи в Галиции и были в значительной степени еврейскими  городами. Евреи составляли более половины населения Борислава и около 40 процентов Станиславова, они играли в нем важную роль.

В отличие от Российской империи, где юридические  ограничения евреев продержались до падения самодержавия в феврале 1917-го, евреи Австро-Венгрии были формально приравнены в правах с остальными народами империи еще в пору европейских буржуазных революций 1848 года. Так что к ХХ веку, когда на свет появился наш герой, у них имелся уже  достаточный опыт участия в общественной жизни, гражданских структурах,  выборных органах власти, особенно местной. Несколько станиславовских евреев входили в состав земельного парламента – рейхсрата, а в 1912 году доктор Артур Нимчин был  даже избран бургомистром.

И опять же в отличие от своих российских соплеменников, вынужденных из-за различных ограничений (типа «черты оседлости», «процентной нормы», запретов на ряд профессий и родов деятельности) держаться замкнуто, в пределах своей общины, стараясь как можно меньше смешиваться с окружающим миром, галицийские евреи были достаточно органично интегрированы в него. Среди всех восточноевропейских евреев, которые составляли тогда большинство еврейского народа, они были наиболее открыты внешнему влиянию и  в наибольшей мере участвовали в повседневной жизни окружающих народов. Особенно там, где составляли существенную часть населения, — как в Станиславове, например.

Хотя в городе имелась  достаточная развитая еврейская социальная инфраструктура (общественная больница, кухня, сиротский дом, синагоги, молельные дома, религиозные школы и талмудические училища, общеобразовательное училище Общества распространения просвещения среди еврейского населения, благотворительные общества), евреи  не замыкались исключительно в ней. В 1-й польской гимназии в 1911 году они составляли почти половину учеников, во 2-й польской – 40% , в реальном училище – треть.

Эта статистика говорит не только о тяге евреев к знаниям, что само по себе известно. Но еще и о жизненных устремлениях их и достаточно хорошем материальном положении. Еврейские учебные заведения – как религиозные, так и светские – тоже давали хорошее образование. Но станиславовские евреи стремились отдавать своих детей в престижные общие школы – чтобы те получили возможность строить дальнейшую жизнь в образованной среде коренного населения, вне рамок общины.

Гимназия, где упор делался на гуманитарные предметы и точные науки, готовили в университеты, к приобретению «свободных профессий» (юристов, врачей, ученых),  реальное училище – к конкретным профессиям в промышленности и бизнесе. Позволить себе выводить детей на этот долгий и перспективный путь могли только родители с хорошим достатком. То, что доля  еврейских учеников в этих престижных школах соответствовала и даже превосходила процент евреев в общем населении города, говорит о том, что большинство евреев Станиславова принадлежала к обеспеченным слоям горожан.

Ожиссея обывателя

Эммануэль родился в весьма зажиточной семье. Его отец, Вильям-Зеэв, был геологом, специалистом по поиску и эксплуатации нефтяных месторождений. Он работал во французской концессионной нефтедобывающей компании, а затем (уже после Первой мировой войны) нашел нефтеносный участок и приобрел его. Поставил вышку, пробурил скважину и со временем построил рядом нефтеперегонный завод.

Благодаря галицийским месторождениям,  Австро-Венгрия занимала третье место в мире (после США и России) по поставкам нефти и обеспечивала ею всю Центральную Европу.

Нефтедобыча была основной и самой  привлекательной сферой деятельности в Галиции. Специалисты и предприниматели, занимавшиеся ею, входили в местную элиту. Вильям-Зеэв Цукерберг, безусловно, принадлежал к ней.

Но наслаждаться прелестями благополучной мирной жизни ему пришлось недолго.

Когда началась Мировая война, его мобилизовали  в австрийскую армию. Он стал офицером артиллерии,  воевал на Восточном фронте. А в марте 1915 года его часть обороняла крепость Перемышль, которая после длительной осады была взята русской армией.

Вильям-Зеэв попал в плен и вскоре оказался в лагере для военнопленных в Самарканде. Он не знал еще , что когда русские везли его на восток своей империи – в Среднюю Азию, его жена, Анна-Хая, подхватив их первенца, четырехлетнего Эммануэля, и двух младших дочерей, бежала от русских на Запад  — в Прагу. Так война разметала некогда благополучную семью в противоположные стороны света. Они вели в чужом городе жизнь беженцев, он – военнопленного. И то, и другое не сахар.

Благодаря знанию языка и умению ладить с людьми, Вильяму-Зеэву удалось наладить добрые отношения с русским солдатом из охраны лагеря – Федором. За посильную мзду тот помог «австрияку» бежать. Цукерберг рассчитывал  затеряться в большом южном безалаберном городе, надеясь найти здесь соплеменников,. Ведь Самарканд – неофициальная столица бухарских евреев, они же не бросят своего в беде? Но у Федора тоже были понятия по поводу отношения к своим и чужим. Он же и сдал Вильяма-Зеэва гарнизонной комендатуре.

Пришлось Цукербергу из Борислава познакомиться не только с лагерем военнопленных в Самарканде, но и местной тюрьмой и после нее – этапной пересылкой в столыпинском вагоне, а затем – и Сибирью, куда его отправила досиживать неумолимая российская власть. Но в 1917 году начались дурные времена и для нее. В обстановке послереволюционного беспорядка Вильям-Зеэв довольно легко сбежал и оттуда.

Через всю раздолбанную, бузящую, измотанную войной и местными распрями Россию он не один месяц на перекладных, пересаживаясь с попутных поездов на телеги, а где и пешком, ночуя в скирдах и хлевах,  добирался домой.

Здесь только узнал, что из трех детей остался у него один – старший сын. Обе девочки умерли в эвакуации в Праге —  как осталось в семейной памяти, от «испанки», эпидемия которой началась только в 1918-м, — очевидно, это был сыпной тиф. Ему все же предстояло родить еще двух сыновей и дочку, но это будет после войны.

После плена и пережитого на просторах  России  Вильям-Зеэв не смог отсиживаться дома. Он вернулся в армию, но уже не на Восточный фронт, которого по сути не было, зато принял участие в битве при Капоретто на границе Италии и Словении – одном из крупнейших сражений той войны, где артиллерии выпало сыграть решающую роль,  и австрийская армия одержала кровопролитную, но редкую для нее победу. Лишь тогда Вильям-Зеэв, чудом выжив, с чувством выполненного долга вернулся домой в Борислав.

Потомственный технарь

Здесь его ждала новая реальность. Эхо русской революции, уже большевистской, социалистической, рикошетом докатило до Галиции…

После войны значение нефти не снизилось, а даже возросло. И между державами-победительницами, прежде всего Британией и Францией, развернулось острое соперничество за галицийскую нефть.

Здешний рынок нефтедобычи претерпел значительные изменения в результате геополитических перемен, вызванных войной. Резко сократилась доля капитала некоторых крупнейших игроков этого рынка – Австрии как государства, поскольку Австро-Венгерская империя перестала существовать, и России, поскольку российские владельцы акций нефтяных компаний, подвернутые национализации после большевистской революции на родине, не могли продолжать инвестировать нефтедобычу в Галиции. Зато появился новый крупный и амбициозный игрок – Польша, которая вернула себе государственность  и стремилась к экспансии не только в территориальной, но и в экономической сфере, тем более, что она рассчитывала вернуть себе Галицию, утраченную в результате раздела Польши в 1772 году.

Франция лоббировала интересы Польши в переделе нефтяных месторождений Галиции, мотивируя это необходимостью поддержки местного капитала (Галиция со временем и вправду отошла Польше), а на самом деле – чтобы не дать Великобритании стать монополистом на нефтяном рынке, поскольку империя уже контролировала другие нефтеносные районы Старого света – на Ближнем Востоке, где серьезных соперников у нее не было.

В результате этого судорожного передела нефтеносных полей, прежде занятых под завязку крупными магнатами и близкими к властям концессионерами, образовалось некоторое количество свободных ниш, куда устремились  искатели счастья не с такой тугой мошной и протекцией, которых  ранее и близко не подпустили бы к жирному нефтяному пирогу.

Одним из них был Вильям-Зеэв Цукерберг, у которого, кроме готовности рисковать и знания отрасли, имелись и некоторые индивидуальные преимущества перед иными соискателями: ветеран войны, отставной офицер, профессиональный  геолог,   ответственный сотрудник французской (!) нефтяной компании и местный житель. Так он получил право на добычу нефти, сумел купить облюбованный участок, который сам же и нашел, стал предпринимателем. Опыт и связи, накопленные им во время работы во французской фирме, помогли ему в бизнесе, пригождались затем и в жизни.

Нефтяная вышка Цукерберга

Участок находился в Станиславове. Вильям-Зеэв поселился там – поближе к месту работы. И перевез туда семью. Уже разросшуюся. В 1919 году у Цукербергов родился второй сын – Цви, затем дочь – Луша, а потом еще сын – Александр. Вместе с ними жили отец и мать Анны-Хаи.

Так что Эммануэль рос в большой дружной семье. В настоящем еврейском доме. Отец был не очень религиозен, но дед и бабушка строго следовали религиозным  традициям. В доме строго соблюдали кашрут. По пятницам Эммануэль сопровождал деда в синагогу, вечером вся семья собиралась за столом для встречи субботы. Отмечали еврейские праздники. Каждый пасхальный вечер завершался пожеланием: «Сегодня – здесь, в следующем году – в Иерусалиме!»

Поначалу мальчик воспринимал это как часть положенного ритуала. Однако  со временем, когда за столом собирались не только друзья деда, глубоко верующие, как он сам, но и отца – вполне светские люди, предприниматели, инженеры, адвокаты, врачи, — из их разговоров становилось понятно, что пожелание оказаться в Эрец-Исраэль, Земле Израиля, — не дань ритуалу, а вполне реальная мечта. «Не мы, так наши дети!» — говорили они, многозначительно поглядывая на Эммануэля. Никто из них, и прежде всего он сам, не мог знать, что так и будет.

Вильям-Зеэв, как было принято в их кругу, отдал старшего сына в гимназию, но в 14 лет  перевел его в реальное училище – с явным расчетом на то, что тот станет ему помощником в работе, а затем и унаследует дело.

Что Эммануэль точно унаследовал от отца, еще в детстве, — любовь к науке и склонность к технике.

Первая страсть

Когда старшему  исполнилось 11, отец подарил ему на день рождения небывало дорогой подарок – фотографический аппарат. В семье и соседи недоумевали: зачем мальчишке, которому впору футбол гонять и по чужим садам лазать такое чудо техники?

В те времена изготовление семейной фотографии было событием, сравнимым чуть ли не со свадьбой. Раз в несколько лет  (обычно, чтобы запечатлеть очередное прибавление семейства) вся семья наряжалась в лучшие праздничные одежды и в назначенный день,  к заранее назначенному часу чинно, тожественно, под понимающими, доброжелательными или  завистливыми взглядами земляков отправлялась по центральной улице в павильон фотографа, где их ждали почти театральные декорации для создания антуража шикарной жизни, которой те не только жили, но и не могли о ней мечтать. Этот снимок (часто еще в негативе) потом тщательно ретушировался умелым фотографом, обладающим навыками художника-портретиста, — согласно вкусам той местности и пожеланиям заказчиков, преображая «модели» порой  до неузнаваемости, и хранился в семье поколениями среди самых дорогих семейных реликвий или украшал стены и комоды.

Конечно, уже тогда появились фоторепортеры и кинооператоры, снимавшие натуру, но кто их видел в галицийской глуши? Процесс фотографирования ассоциировался у обычных обывателей с манипуляциями  мастеров из местных ателье.

И вот – до чего дошел прогресс!  — благодаря всего лишь хитрой заморской машине, 11-летний пацан берется сам совершать эти почти ритуальные действия. У горожан это вызывало не восхищение, а скорее  возмущение и  недоверие. Конечно, если есть лишние деньги – можно баловать ребенка, как хочешь. Но надо бы и меру знать…

Однако фотография для Эммануэля оказалась не баловством. Это было настоящим увлечением. Пока его сверстники гоняли мяч, бегали купаться и ловить рыбу, катали обручи по улицам, он слонялся по городу с аппаратом в руках и деревянной треногой на плече в поисках красивых видов, бытовых сценок, делал портреты взрослых земляков и одноклассников, снимал городские праздники, работу нефтяников, делал панорамы Станиславова с отцовской бурильной вышки.

Со временем  над ним смеяться перестали. Без иронии называли фотографом. Приглашали на семейные торжества. «Позвать Цукерберга» — означало получить запоминающиеся снимки. На него образовалась очередь. Но «фотографом по вызову» Эммануэль не стал, а попытки оплатить визит отвергал. И потому что не нуждался в деньгах, и потому, что  фотография была для него страстью, а деньги страсть только снижают. Естественно, снимал он и важные события в своей семье.

В марте 1924-го ему исполнилось 13. По еврейской традиции, это возраст наступления совершеннолетия. Считается, с  этого момента  мальчик становится взрослым – должен сам отвечать за свои поступки и, в частности, выполнять положенные еврею заповеди. Официальное вступление во взрослую жизнь отмечается праздником – важнейшим событием в жизни подростка и его семьи – бар-мицва. Виновника торжества впервые приглашают к амвону в синагоге, где он в присутствии всех членов семьи,   родственников, друзей, раввина и общины должен вслух прочесть  отрывок из свитка Торы  — так, как обычно это делает кантор. Затем устраивается застолье и веселье, по пышности уступающее разве что свадьбе. И, конечно, если позволяют возможности родителей, снимается памятная фотография.

Семейную фотографию на своей бар-мицве Эммануэль делал сам. Рассаживал родителей, бабушку (дед к тому времени уже умер), братьев и сестру, выстраивал кадр, поставил камеру на автоматический пуск и успел до щелчка присесть в центре композиции. Так тогда делались сефи…

Это фото останется у него последней памятью о семье, когда никого из них не останется в живых, кроме него самого… В  тот торжественный  и суетный день никому и в голову не могло прийти, что это их последний совместный снимок. Ведь жизнь была совсем счастливая. Впереди их могло ждать только хорошее…

Вторая страсть

В 1925 году Вильям-Зеэв купил, одним  из первых в Станиславове и первым в своем районе города,  семейный легковой автомобиль. Автомобили тогда были такой редкостью, что когда он проезжал по улице, мальчишки бежали за ним с криками «Авто Авто!», стараясь догнать и обогнать. Мечта прокатиться на машине была несбыточной – удачей считалось хотя бы увидеть вблизи, вдохнуть пары бензина, услышать сигнал клаксона, особенно, если он предназначен тебе – чтобы согнать с дороги.

Каковы же были восторг и зависть пацанвы, когда они увидели за рулем этого чуда техники одного из них —  практически своего  ровесника – Эмку Цукермана!

По сегодняшним понятиям, владельца транспортного средства, пустившего за руль своего 14-летнего сына, полагалось бы отдать под суд. Но тогда этих строгостей не существовало, да и опасность аварий была несравненно меньше. Эммануэль ездил по практически пустым улицам, лишь изредка обгоняя крестьянские телеги с продуктами  и повозки с нефтяными бочками, влекомыми усталыми  лошадками.

К тому же Вильям-Зеэв, фанат техники, относился к своему автомобилю не как к предмету баловства и недоступной другим роскоши, а прежде всего – как к техническому достижению.

Сам он ездил редко, его занятия с автомобилем сводились, в основном, к тому,  чтобы покопаться в моторе, ходовой части – что-то подтянуть, подправить, смазать, прочистить, помыть… Опытный инженер, он понимал, что в процессе эксплуатации – езды по ухабистым, большей частью немощеным дорогам – в этом сложном механизме будет постоянно что-то ломаться, выходить из строя, а обратиться за починкой-отладкой не к кому. В Станиславове не существовало не то что авторемонтных мастерских, но и специалистов, разбирающихся в машинах, практически не было. А без опыта разобраться в проблемах механизма вряд ли кто мог лучше него. Так что лучше уж самому.

Счастливый автовладелец, перепачканный с головы до ног машинным маслом и мазутом, долгими часами возился  со своей обновой, под ней и по пояс в ней. И часто рядом с ним вертелся его старший сын и будущий наследник. Не зря же именно в этом году Вильям-Зеэв перевел Эммануэля из гимназии в реальное училище – готовил смену. В уходе за машиной они оба были учениками, вместе разбирались что как работает, где как починить и наладить. Младший не просто подавал ключи старшему – был не подмастерьем, а напарником. Очень скоро Вильям-Зеэв понял, что сын разбирается  в машине не хуже его, а из того, что он знал, вождение было самым простым. Так что отец без опасений доверил своему отпрыску руль. И тот  не дал ему повода раскаяться в излишнем доверии.

Конечно, амбициозный подросток, получив в свое распоряжение такую престижную игрушку, пользовался ею со всей щедростью своего темперамента.

Во-первых, его поиски подходящей натуры для фото  обрели невозможный ранее размах и простор. Он буквально поставил их на колеса. Сколько можно было пройти с громоздкой камерой в сумке и тяжелой треногой на плече? А тут – загружай все эти тяжести в машину и кати, куда хочешь, сколько хочешь.

Конечно, он катал на автомобиле друзей, которых стало у него вдруг еще больше, а его авторитет у них куда выше. Дружить с веселым парнем и фотографом круто, а с обладателем машины – еще круче.

Конечно, местные девочки и раньше обращали на него внимание  – он был симпатичным парнем из хорошей семьи. Когда он стал ходить с фотоаппаратом, они стали вовсю кокетничать с ним еще и в надежде получить хороший портрет. Как известно, хороший портрет получается, когда тебя снимают с любовью. Так что вызвать у него любовь – хотя бы на момент, когда вас разделяет фотокамера – старались многие. Насчет того, чтобы претендовать на  настоящую любовь – тут надежд было мало. Все знали, что сердце фотографа занято. И принадлежит оно Мирьям-Дворе Зусман, которую дома и близкие друзья-подруги называли Миша.

Но когда Эммануэль стал водить машину, между девочками- гимназистками Станиславова развернулось настоящее соперничество – кого из них он пригласит прокатиться, кого посадит на сидение рядом с собой, кому достанется заднее – тоже удобно, но не так престижно. Конечно, на переднее кресло можно было претендовать, только если не было рядом Миши. Но ее не всегда отпускали гулять по вечерам – мала еще, всего 13. А большинство из претенденток были старше – некоторые уже на выданье.

Конечно, такое исключительное положение баловня судьбы, вдруг оказавшегося городской знаменитостью и всеобщим любимцем,  – тяжелое испытание для 14-летнего подростка, которое могло завести его в Бог знает какие дебри самолюбования и разгула.

Помог случай. И новая страсть.

Главная страсть

Это произошло все в том же 1925 году. Посреди ясного дня вдруг полил ливень, разразилась гроза. Из-за дождя ли, ветра ли, а может, грозовых разрядов потерял управление и совершил вынужденную посадку в чистом поле, на размякший от ливня грунт, самолет польских ВВС. Станиславов тогда уже входил в состав Польши.

Это был восьмикрылый старенький аппарат-этажерка, но в городке, где мальчишки криками встречали проезжавший автомобиль, появление в небе настоящего самолета вообще вызывало всеобщий ажиотаж. А уж когда он под грозовые сполохи спикировал вниз и, пролетев над крышами домов, едва не касаясь телеграфных проводов,  сел  на виду у всех прямо в городе, — это стало событием, достойным почетного места в городском фольклоре.

Эммануэль, увидев случившееся, тут же подхватил камеру и треногу – и бросился на место происшествия. Ему не пришлось даже заводить автомобиль – самолет приземлился в такой близи от их дома, что легче и быстрее было добежать.

Пилот, уже стоявший на земле под нижним крылом и счищающий грязь, налипшую на сапоги о железную стойку шасси, удивился появившемуся перед ним мальчишке с фотоаппаратом не меньше, чем тот — приземлившемуся самолету.

Эммануэль, с трудом восстанавливая сбившееся от бега дыхание, со всей доступной ему на польском вежливостью попросил разрешения сделать снимок. Летчик великодушно согласился и принял приличествующую обитателю неба позу.

Когда юный фотограф сказал, что все готово, и рассыпался в благодарностях, он спросил: «А фото?». Мальчик заверил, что обязательно доставит снимок уже завтра – туда, где пан офицер пожелает его принять. Это было сказано с такой искренностью и так горели его глаза, что пилот не мог не поверить. Ему захотелось оказать ответную любезность.

— Ты когда-нибудь летал на самолете? – спросил он, наверняка зная ответ.

— Никогда! – подтвердил его парнишка.

— А хочешь полетать?

— Я? Когда? Разве можно? – в такое счастье невозможно было поверить.

— Ну, полезай!- сказал пилот, махнув рукой в сторону лесенки, опущенной из кабины.

И они поднялись, сделав круг над их домом, над их городом, над всей этой землей, такой скучной внизу, такой прекрасной сверху. Птицы летали ниже их, хозяевами неба были они – он  и незнакомый ему польский офицер за штурвалом. В этот момент Эммануэль понял, что сейчас он прикоснулся к мечте и что все, чего он хочет в жизни, — это летать.

Его мечта не ослабла после приземления. С тех пор она только крепла.

Он стал своим на аэродроме польских ВВС  под Станиславовом. Летчики любили фотографироваться, придумывали, как будут выглядеть поэффектнее, и как снимутся в следующий раз. Они знали об увлеченности Эммануэля небом, и это им нравилось. Когда он привозил снимки, ему предлагали полетать. Этот бартер устраивал и его, и их. Он лишь мечтал о том, как сам поднимет в небо   самолет. Штурвал ему доверяли только на земле, этого было мало, но он надеялся…

Польские летчики любили фотографироваться… Крайний слева — фотограф, Эммануэль Цукерберг

Дома знали о новой страсти Эммануэля. Мама не одобряла: не еврейское это дело – летать; мужчина должен обеспечивать семью, а деньги зарабатываются на земле, из земли, — в небе их можно только тратить. Но отец относился с пониманием, по своим соображениям: самолет – самая совершенная машина, это интересно, это дорого, значит, должно давать заработок тому, кто этим занимается. Ему нравилась тяга сына к технике – видел родственную душу.

Оседлание «железного коня»

На 15-летие Вильям-Зеэв преподнес первенцу тоже дорогой подарок: мотоцикл.

— Самолет я тебе купить  не могу, — шутливо извинился он, вручая подарок. – Прими то, что в моих силах. А на самолет когда-нибудь, даст Бог, заработаешь сам.

И как будто в соответствии с отцовским напутствием, Эммануэль действительно стал относиться к своему мотоциклу как к временной замене недоступного ему пока самолета. Гонял на нем с бешеной скоростью, не выбирая дорог и по бездорожью – только что не летал, да и то потому, что крыльев у его мотоцикла не было.

Почти все свободное время он проводил в седле. Правда, иногда пересаживался из седла мотоцикла в седло скаковой лошади. Это — когда привозил свою избранницу Мишу  Зусман на ферму ее родителей в 20 километрах от Станиславова. Там была конюшня и поле для выездки. Миша, выросшая в Вене,  пристрастилась к верховой езде – модном увлечении барышень  в кругах австрийской аристократии, куда был вхож ее отец – успешный адвокат, доктор Гилель Зусман.

С детства она была хорошей наездницей и привлекла к этому занятию Эммануэля, чтобы он не слишком заносился со своим мастерством вождения сначала автомобиля, а потом и мотоцикла. В езде верхом она была значительно искуснее его и наслаждалась этим превосходством, провоцируя парня на соперничество в выездке, где всегда одерживала верх. Мирьям знала, конечно,  что на обратном пути он попытается взять реванш – и станет выделывать на своем любимом мотоцикле пируэты, которые не удались ему на скаковом поле, а она будет сжиматься от страха в коляске мотоцикла. Но от соблазна осадить в выездке заносчивого гордеца  отказаться не могла.

Навыки верховой езды Эммануэль сохранил и во взрослой жизни

Разумеется,  их конфронтация была любовной. Они близко дружили сами, близко дружили их семьи. И семья Мирьяи, и семья  Эммануэля принадлежали к одному кругу – еврейской интеллигенции высокого достатка, европейского образования и культуры, со знанием нескольких языков, эрудицией в области искусств, литературы, достижений науки, связями в высшем обществе и профессиональных кругах. И в то же время дорожили своей национальной принадлежностью, которая многим из них мешала продвинуться в жизни. Однако она оставалась частью их естества, самосознания и устремлений. Как многие образованные евреи, приверженцы популярного на рубеже XIX-XX веков движения еврейского Просвещения, они не были особо религиозны, но разделяли стремления национального возрождения на Святой земле, сформулированные в идее сионизма, и верили, что судьба  их детей будет связана с будущим еврейским государством в Палестине. Об этом много говорили и в доме Цукербергов, и в доме Зусманов, и на их частых совместных встречах. Обе семьи надеялись, что взаимные симпатии Мирьям и Эммануэля когда-нибудь помогут им породниться.

Но пока что свое ближайшее профессиональное будущее им предстояло строить порознь. Мирьям связывала его с медициной, что соответствовало уже складывающейся семейной традицией (все братья ее отца были врачами), а Эммануэль мечтал стать авиатором.

Отдалиться, чтобы поняться

Это было слишком далеко для еврейского юноши из провинциальной Галиции. Но после окончания реального  училища, в возрасте 18 лет, воспользовавшись связями отца по прежней работе во французской нефтекомпании, он отправился в Гренобль, чтобы поступить в местный политехникум на специальность инженера-электротехника – ближайшее, что имело касательство к самолетам в его положении . Здесь его ожидало первое препятствие: для поступления в политехникум требовался французский аттестат о среднем образовании. Он подал прошение о сдаче экзаменов на аттестат экстерно.

Эммануэль говорил на идише и немецком с детства, знал русский и украинский, прекрасно владел  польским, на котором учился, и говорили в Станиславове все. А французский (как и английский) у него был выученный – благо в гимназии хорошо учили языкам, к тому же перед отъездом отец натаскивал его во французском, которым владел свободно. Но хватит ли этого уровня знаний для экзамена на французский аттестат, Эммануэль  не был уверен. Однако  экзамены сдал блестяще и без поблажек.

Несмотря на то, что электротехника была далека от того, чем он действительно хотел заниматься, год учебы в политехникуме Гренобля не прошел для него даром. Он учился не только математике, физике, химии и титульной специальности, а самой важной для него в тот момент  науке – жизни во Франции. Как общаться с людьми – и своего уровня, и более высокого ранга, решать проблемы в лабиринтах замысловатой французской бюрократии, знакомиться с девушками и развивать отношения с ними, участвовать и организовывать пикники, вести с себя на студенческих вечеринках , выбирать вина и подбирать их к той или иной еде, торговаться при съеме квартиры и покупках, одеваться соответственно обстановке и компании… В большей части этих премудростей не было нужды в Станиславове, да и неоткуда было их почерпнуть.

Со временем он стал ощущать себя не то что французом, но не чужим этой стране. Главное, что и окружающие стали признавать его своим, а не диковатым иммигрантом. В курортном Гренобле к чужакам привыкли, но и различали их с первого взгляда. А он адаптировался, почти слился со средой. Со временем практически избавился от акцента. Его все чаще принимали за француза.

Выбор барьера

Но приехал он сюда не за тем. Все это время Эммануэль искал пути в авиацию – если не сразу в летчики, то в самолетостроение. Впрочем, выбор был невелик и предпочтения очевидны.

Репутацией самого престижного в Европе вуза по техническим  специальностям и, в частности, авионики,  пользовался один очевидный лидер — Политехническая школа в Париже.

В принципе, это заведение, основанное вскоре после Великой французской революции, предназначалось для  воспитания и подготовки элиты – военной, технической, научной (прежде всего точных наук) и высшего государственного управления. Диплом Политехнической школы сам по себе являлся пропуском в высшую лигу во всех этих направлениях. Авионика и авиастроение вообще были тогда самой передовой областью техники, и нигде лучше, чем здесь, не учили этой сложной специальности. Эммануэль понял, что ему надо попасть именно туда.

Но общепризнанная элитарность этого заведения как раз  была для него основным препятствием. В Политехническую школу принимали исключительно французов.  Исключения  делались только для иностранцев, которые являлись официальными представителями этих стран во Франции.  Эммануэль стал искать пути обхождения этого барьера.

…Когда не нужна протекция?

Получить ходатайство о зачислении как представителя Польши ему не светило никак. В Польше тогда свирепствовал государственный антисемитизм, особенно он проявлялся в попытках получения евреями высшего образования. В университетских аудиториях студенты-евреи обязаны были сидеть отдельно от других – это если их уже приняли, но старались вообще не принимать.

Эммануэль знал это не понаслышке. Именно в это время его любимая Миша, с которой он не прерывал переписки,  с отличием окончила гимназию и собиралась изучать медицину в университете. Ей открыто и официально объяснили, что в Польше это невозможно: во-первых, девушка, во-вторых, еврейка – высшее медицинское образование не для нее. И она вынуждена была уехать учиться в Прагу, где окончила, тоже с отличием, университет, чтобы в будущем стать профессором  микробиологии.

Однако Эммануэль хотел только в Париж и только в Политехническую школу. Если Польша не станет ему помогать поступить туда, потому что он еврей, – надо искать обходной путь как еврею. Знакомства отца в сионистских кругах помогли ему выйти на связь с Владимиром (Зеэвом) Жаботинским – вождем движения правого сионизма. Того тронула история еврейского юноши, стремящегося в авиацию, которая так нужна будущему еврейскому государству и борьбе за него. Жаботинский  решил помочь – и прислал Эммануэлю официальное письмо о том, что он является представителем Палестины во Франции, и потому имеет право на зачисление в Политехническую школу.

Администрацию школы не смутило ни то, что представитель Палестины Цукерберг никогда там не был, не знает ни иврита, ни арабского, и Жаботинский его в глаза не видел, ни то, что он вообще не имел полномочий выдавать какие-либо свидетельства от лица Палестины. Он там не занимал никаких официальных должностей, да и вообще, являясь политическим противником находящихся у власти в еврейской Палестине левых сионистов, вынужден был эмигрировать оттуда – как оказалось, безвозвратно.

Однако никто в эти тонкости вникать не стал. Формальность соблюдена – и ладно. «Если есть связи – не нужна протекция» — пошутил Эммануэль. Его приняли. Мечта стала достижимой. И у него началась совершенно новая, парижская жизнь.

Париж и стоимость обеда…

Политехническая школа размещалась в Латинском квартале – сосредоточии студенческой вольницы и богемы. Политехники (так называли студентов Политехнической школы) были заметной частью этого разношерстного сообщества. Во-первых, они ходили в форме – напоминающей военную (многие из них и готовили себя к армейской карьере). Во-вторых, не только стремились в элиту, но и происходили, в основном, из обеспеченных семей. И в целом были гораздо богаче основной части местной богемы, перебивавшейся случайными заработками.

В кафе и ресторанах Латинского квартала политехники были самой желанной и уважаемой публикой. Они могли не сидеть целый вечер за бокалом вина или чашкой кофе, как богемная голытьба, а заказать обед – причем не только себе, но и оказавшимся здесь нищим художникам. Часто гении авангарда, чьи картины впоследствии стали продаваться за миллионы долларов, дарили свои этюды и зарисовки щедрым политехникам в благодарность за обед стоимостью в пять франков. Те, кто сохранили эти безделицы, через полвека получили за них громадные деньги от аукционистов и музеев.

Эммануэль с азартом окунулся в разгульную жизнь Латинского квартала. Дружил с художниками – будущими классиками русского авангарда, заводил интрижки с балеринами – после «русских сезонов» Сергея Дягилева мода на русских танцовщиц в Париже была на пике, многие из них пытались осесть в европейской  столице искусств, искали разные  способы построить здесь карьеру или хотя бы личную жизнь.

Но он в Париж стремился не за гульбой, а за мечтой. Учеба по-настоящему увлекала его. Теперь почти все, что он учил, касалось самолетов, а почти все, что он хотел в жизни,  – это были самолеты. Значение имели не только лекции и семинары, но и интеллектуальный круг, в который он попал.  Отбор  в школу осуществлялся  строгий, случайных студентов здесь было мало —  в основном, избранные. Ловцы  талантов из науки и бизнеса приходили сюда на поиски наиболее способных и перспективных ребят.

Так его заметил  французский еврей Марсель Блох, который уже имел инженерное образование, но приходил в Политехническую школу якобы послушать интересующие его лекции, а на самом деле – присмотреться к молодежи. Марсель был почти на двадцать лет старше Эммануэля, но они подружились. Французу импонировала увлеченность этого польского эмигранта самолетами, он сам был такой – страстные  натуры всегда тянутся друг к другу.

Блох только что основал свой первый авиационный завод, и присматривался к новому приятелю не без корысти. Однако звать его на работу было рано – тот учился только на первом  курсе. К тому же Эммануэль признался начинающему фабриканту (которому еще только предстояло стать фактическим основателем французского военного авиастроения — уже под фамилией Дассо), что настоящая его мечта – не строить самолеты, а летать на них.

— Так какая проблема? – сказал ему коренной парижанин Блох. – Бери уроки, получи лицензию – и летай! Я отвезу тебя на аэродром, познакомлю с ребятами…

Путь к штурвалу

Так начался новый этап в жизни Эммануэля. Он был на седьмом небе, что сможет сам подняться в небо. Теперь по воскресеньям вместо того, чтобы с однокашниками обходить   кафе и бары Латинского квартала и развлекать  скучающих  там  русских балерин, он с утра отправлялся  на военный аэродром под Парижем и совершал с инструктором облеты поля, потом округи, потом более значительные расстояния.

Он даже купил для этих поездок мотоцикл – какой же летчик на земле без колес? Да и соскучился без «железного коня». Снова стал катать знакомых девушек на мотоцикле, обещал прокатить и на самолете, но до этого было еще далеко.

Летал он меньше, чем хотел. Уроки пилотирования были, разумеется, платными, приходилось себя ограничивать. Для получения лицензии пилота  коммерческой авиации следовало налетать сто часов, да и она сама немало стоила.

У него появились приятели в мире авиации. Одним из них был Антуан де Сент-Экзюпери. Он уже проявил себя как писатель, издал две книги, но самое признанное его произведение, принесшее ему мировую славу, — «Маленький принц» — было еще впереди. Однако Экзюпери уже тогда был знаменитостью, но – как летчик. Успешно работал в почтовой авиации, летал в Северную Африку и в Африке, руководил промежуточным аэродромом и даже пережил авиакатастрофу, в которой чудом выжил. Летал в сложных условиях, совершал посадки в песках Сахары, где хозяйничали воинственные враждебные племена. В общем, был кладезем захватывающих пилотских историй, в которых сам же участвовал, и умел их мастерски рассказывать.

Эммануэль слушал его, раскрыв рот, с восхищением и завистью. И хотя на момент их знакомства Экзюпери уже прошел курс военных летчиков, получил офицерское звание и связывал свое будущее с истребительной авиацией, Цукерберг мечтал пойти по его стопам – и тоже летать в почтовой.

Другой его знакомый по аэродромному бару – директор коммерческой авиакомпании «Сидна» — спросил его как-то после третьей рюмки коньяка, почему он так мало летает.

— Потому что это дорого, — смущенно объяснил Эммануэль. – Беру уроков столько, на сколько хватает средств.

— Хорошо, — вдруг предложил директор. Давай заключим сделку. Ты готов стать пилотом в моей компании после получения лицензии?

— Так надо же ее получить! – по вспыхнувшему лицу политехника было понятно, что это не просто согласие, а заветное желание.

— Тогда договоримся, — продолжил директор. – Я оплачу тебе недостающие до лицензии уроки и покупку ее. А ты вернешь эти деньги из своей зарплаты, когда придешь ко мне работать.

Эммануэль с трудом сдержал себя, чтобы не подпрыгнуть от восторга. У него было такое чувство, как будто сейчас ему протянули выигрышный лотерейный билет.

Получив такой  карт-бланш, он стал проводить на аэродроме вдвое больше времени. Остальное занимала учеба. На Париж и балерин почти ничего не оставалось. Но совсем отказаться от сердечных дел в 20 лет нельзя.

По дорогам  Европы

Он придумал, как навещать учившуюся на чужбине Мишу.   Время от времени Эммануэль отправлялся на своем мотоцикле на побывку домой. Маршрут его проходил через пол-Франции, Германию, Чехословакию, почти всю Польшу… Примерно на половине пути он позволял себе более-менее длительную остановку, — в Праге, где училась Миша. И дальше летел, как на крыльях.  Дома он, конечно, не признавался, что эта остановка – одна по дороге туда, другая обратно — и является основной целью его путешествий. Однако  то, что они с Мишей видятся, не было секретом ни для его семьи, ни для ее, где, правда, проявляли некоторое беспокойство по поводу  возможных греховных последствий. Но лишь некоторое. И Зильберы, и Цукерберги знали, что они предназначены друг для друга. Лишь когда это произойдет «по закону Израиля и Моисея», как принято говорить во время свадебной церемонии, никто предугадать не мог.

Эти путешествия, которых выпало несколько на время учебы Эммануэля в Париже, имели далеко не только сердечные мотивы и последствия. Около двух тысяч километров через четыре страны по дорогам Европы, большей частью ужасных, были тяжелым испытанием и для него, и для его мотоцикла. Поломки разного рода случались часто, а ремонтных мастерских  на маршруте не было – он мог рассчитывать только на себя. Так что изучил все повадки и слабости мотоциклетного двигателя лучше любого профессионала и умел устранить любую неисправность сам. Эти навыки потом пригодились ему в Палестине, где он впоследствии открыл свою мастерскую по ремонту мотоциклов, а также – в ремонте самолетных двигателей, где он мог подсказать, что делать, не только как инженер, но и как авиамеханик, и при необходимости подменить его.

Эммануэль со своим «железным конем» на родине

Своим мотоциклетным поездкам на родину он обязан приобретением еще одного навыка, который использовал потом, став летчиком. Он настолько хорошо изучил дороги Европы, расположение населенных пунктов, аэродромов и водных пространств, которые можно использовать для посадки, что мог летать по незнакомым маршрутам без навигационных приборов и даже карт – ориентируясь только по виду сверху местности.

С таким опытом на земле и в небе Эммануэль легко получил лицензию пилота коммерческой авиации – и стал работать в компании «Сидна», в соответствии с давней договоренностью с ее директором.

Стачала ему поручали недалекие маршруты. Летал на линии Орли – Страсбург, затем – Орли – Ницца, это уже расстояние почти вдвое больше. Возил из Парижа в Ниццу газеты, а на обратном пути, из Ниццы в Париж, – розы. Кроме грузового отсека, в его самолете имелось и 6 пассажирских мест. Но обычно они оставались незанятыми и на них наваливали грузы. Воздушные путешествия считались таким рискованным мероприятием, а билеты стоили так дорого, что позволить себе такую экзотику могли только те, у кого денег было немерено или они были  не свои.

Первый пассажирский рейс у него был международным и правительственным. По маршруту Париж – Тулуза – Валенсия – Гибралтар – Касабланка он повез государственных чиновников высокого ранга.

Поиски нужности

Параллельно работе и путешествиям Эммануэль продолжал учебу в Политехнической школе. В 1933 году он вышел на защиту диплома инженера по аэронавтике.

Процедура защиты в школе проходила по давно заведенному ритуалу – в большом зале, в присутствии других студентов, родителей, почетных гостей и перед лицом авторитетной приемной комиссии. До той поры Эммануэлю не приходилось выступать перед публикой, да еще и на французском, но выбора не было.

Он развесил чертежи, графики, сделал доклад, стал ждать вопросов.

— Что вам понадобится, чтобы спроектировать крыло самолета? – спросил его профессор.

— Параметры и такой-то справочник, — ответил Эммануэль.

— Вот вам параметры, вот этот справочник – дерзайте! – сказал профессор, явно рассчитывая на потеху. Опытный лектор, он почувствовал, что публика заскучала от обилия технических данных и заслуживает небольшого развлечения.

Эммануэль взял толстую книгу, быстро нашел нужную страницу – и тут же на доске стал выводить формулы, производить расчеты и начертил крыло в разных проекциях.

Потехи не получилось. Были аплодисменты. Экзаменационная комиссия отметила не только математические, но и графические способности дипломанта.

В 22 года получить диплом инженера по аэронавтике самой престижной технической школы Европы, имея лицензию пилота и немалый опыт полетов – это было круто. С таким богатым багажом Эммануэль вернулся в Польшу, надеясь поступить на службу в ВВС.

Первым делом отправился на аэродром, где был частым гостем еще в детстве. Тот поручик, который первый раз поднял его в небо и заразил страстью к авиации, был уже полковником, командиром части. Он узнал Эммануэля, обрадовался ему. С недоверием осмотрел его квалификационные документы на французском, похвалил.

И ошарашил. Все прекрасно, и он был бы рад такому пополнению в своем полку. Но есть одна проблема: еврей не может стать офицером польских ВВС. Максимум, на что может рассчитывать пан инженер, — статус офицера запаса наземных служб, но с правом ношения формы и значка ВВС.

Эммануэль поблагодарил и поехал домой, где попросил маму достать из кладовки его парижский чемодан. «Есть только одно место, где мое еврейство не будет мне помехой стать военным летчиком, а даже поможет, — сказал он родителям. – Я еду в Эрец-Исраэль, в Палестину».

Но сказать было легче, чем сделать. После арабского восстания в Палестине 1929 года британские власти ввели строгие ограничения на еврейскую иммиграцию в находящуюся под их управлением страну. Еврейское происхождение не давало права на нее – скорее служило препятствием.  Вопрос решался индивидуально. Право на въезд предоставлялось только обладателям британского сертификата, который выдавался по строгим критериям далеко не всем.

Но, как известно, если есть связи – не нужна протекция. Вильям-Зеэв поднял все семейные связи и вышел таки на родственника в Палестине – Даниэля Остера, которому в будущем предстояло стать мэром Иерусалима. Он не мог обеспечить протекцию, но дал совет.

Оказывается приоритетом на получение иммиграционного сертификата пользуются студенты. Пусть Эммануэль поступит в Еврейский университет в Иерусалиме, советовал Даниэль, — они его вызовут на учебу, и уже по их ходатайству мальчик получит разрешающий документ.

Эммануэль отправил просьбу о зачислении в Иерусалим, приложив необходимые документы, и уже 10 сентября 1033 года пришел ответ, что он зачислен – на факультет почему-то гуманитарных наук (очевидно, там было больше свободных мест).

Все, можно было собирать чемодан. Но уже через два дня пришло еще одно письмо из университета. В нем сообщалось, что г-н Цукерберг зачислен на учебу условно и сможет стать студентом только после того, как предъявит оригинал польского аттестата о среднем образовании и заплатит вступительный взнос – 14 палестинских лир (около 30 долларов по тогдашнему курсу).

Опять пришлось включить родственные связи – и в декабре Эммануэлю прислали удостоверение репатрианта, дающее право не только въехать, но и поселиться в Палестине. В сопровождающем письме администрация строго предупреждала: несмотря на то, что занятия начнутся только летом, г-н Цукерберг обязан явиться в университет для официального зачисления не позже чем через неделю после того, сойдет с парохода в Палестине.

Понятно, Эммануэль не собирался учиться в университете, тем более на гуманитарном факультете. Образование у него уже было и была специальность, которой он рассчитывал найти применение в новой стране.

Весной 1934 года по дороге в Палестину он сделал остановку в Париже, где успел получить предложение работы на Святой земле. Его познакомили с богатым русским евреем  (очевидно, эмигрантом, если не шпионом, — богатых русских евреев в Советской России уже не было), собиравшимся основать авиакомпанию , которая будет возить почту из Палестины в Истамбул и обратно. Эммануэлю эта идея понравилась еще и тем, что судьба подкидывала ему шанс повторить путь блистательного летуна Сент-Экзипюри.

Но создание новой авиакомпании – дело долгое, и, прибыв в Палестину, он устроился на работу в мастерскую по ремонту и продаже мотоциклов на улице Нахалат-Биньямин в Тель-Авиве – ныне самой фешенебельной и популярной у туристов в этом израильском  мегаполисе.

Прежде чем он дошел до авиации, ему пришлось сменить 14 мест работы. Был и таксистом, и рабочим на судоверфи, открыл собственную мотомастерскую…

Чем будут сражаться евреи?

Цукербергу так и не пришлось возить почту в Истамбул. Его знания и опыт понадобились для менее мирного дела. Он стал первым летным инструктором Хаганы – полуподпольной еврейской армии, предтечи ЦАХАЛа — и спецназа – отрядов ПАЛМАХ.  В первом наборе было всего 9 курсантов, одним из которых стал сын Даниэля Букштейна – хозяина мотомастерской, в которой Эммануэль получил первую работу на исторической родине, – когда есть связи, не нужна протекция. Весь самолетный парк ХАГАНы составлял 12 одномоторных машин.

В военном руководстве не особо заморачивались этой немощью. У него болела голова о более важных вещах – не хватало винтовок, пистолетов, патронов. Встречать войне с таким скудным арсеналом означало ее проиграть. В Палестине уже знали, что случилось с их братьями, оказавшимися безоружными перед лицом смертельного врага. Среди сгинувших были также  семьи и Эммануэля, и Миши, с которой они поженились на земле Израиля в 1935-м, и оба супруга корили себя, что не смогли спасти своих издалека.

Теперь перед руководством еврейской Палестины стояла задача не допустить повторения трагедии европейских евреев здесь. Потому что арабские соседи собирались сделать с ними то же, что сделали нацисты в Европе. Вопрос заключался лишь в том, хватит ли сил противостоять этому стремлению. Этот вопрос упирался в оружие.

Когда 29 ноября 1947 года на генассамблее ООН шло голосование о резолюции раздела Палестины на арабское и еврейское государства, все палестинские евреи прильнули к радиоприемникам, подсчитывая голоса (голосование было открытым). И когда резолюция о разделе прошла – люди ночью высыпали на улицы, начался стихийный праздник, размаха которого не знала эта земля веками.

Но в сионистском руководстве, ликующем вместе со всеми, знали, что уже утром начнется война. Арабы отвергали раздел Палестины и поклялись, что не допустят образования еврейского государства на части ее – силой. Две спешно сформированные  армии палестинских арабов стояли наготове, собираясь  напасть, пока не подойдут регулярные армии арабских государств, ожидающие ухода англичан, для вторжения.

У палестинских военных формирований оружие было, были деньги для его закупки и пополнения арсеналов. У евреев не было ни того, ни другого.

Бен-Гурион вызвал члена руководства возглавляемой им правящей партии, уроженку Киева и репатриантку из США Голду Меир (тогда она еще носила фамилию Меерсон) и поручил ей отправиться в США для сбора денег на оружие у американских евреев.

— Либо ты вернешься с десятью миллионами долларов, либо тебе некуда будет возвращаться, — напутствовал он ее. .

На первом же митинге она сказала американским соплеменникам:

— Вы не можете решать, следует нам сражаться или нет. Решать будем мы. Еврейское население Палестины не поднимет белый флаг. Если у нас будет оружие, мы будем воевать оружием. Если у нас его не будет, мы будем драться камнями, ногтями. От вас зависит только одно: кто победит в этой борьбе.  Но решать вам надо уже сейчас.

Американских евреев (практически у всех них оставались родственники в Европе во время войны) мучила совесть за то, что они никак не помогли спастись своим родным в Холокосте. Они не могли остаться безучастными сейчас, когда Холокост грозил продолжиться в Палестине. Люди бросились отдавать последнее, многие брали ссуды, чтобы внести пожертвования.

За три месяца пребывания в США Голда собрала 50 миллионов долларов – фантастические по тем временам деньги: эта сумма втрое превышала годовую выручку от нефти Саудовской Аравии.

На собранные Голдой деньги Бен-Гурион отправил в Европу молодых предприимчивых евреев закупать оружие. Эмиссаром по закупке боевых самолетов он назначил Эммануила Цукерберга, заставив его сменить фамилию на ивритскую, — Цур.

Оружия в послевоенной Европе было навалом – некуда девать. Но в открытую продавать его евреям никто не решался. США строго блюли эмбарго на поставку вооружения в Палестину и следили за поведением своих европейских союзников и сателлитов.

Оружейные эмиссары работали в Италии, Франции, других европейских странах. На взятках, посулах, личных связях, еврейской солидарности что-то удавалось сделать. Но мало. Луч надежды забрезжил лишь в Чехословакии.

Всю войну ее развитая промышленность работала на Вермахт. Неликвиды скопились огромные. Государство остро нуждалось в деньгах. А американского контроля – никакого. Большой брат Праги сидел в Москве, а не в Вашингтоне.

Вот почему Цур смог  договориться о поставке первых четырех «Мессершмиттов» именно в Чехословакии. И благодаря им удалось произвести победный перелом в Войне за Независимость, которая уже казалась проигранной.

А сейчас он летел в пассажирской «Дакоте» в Лондон, чтобы продолжить миссию.

«Преступное» сообщество

В Англии он  бывал довольно часто за этот год. Но все больше в пилотской кабине, а не в пассажирском кресле. Купленные (часто – на подставные фирмы) самолеты приходилось перегонять самому.

Однажды прилетел в Лондон в надежде приобрести «Рапид». Двухмоторный,  8-местный, он считался хорошим самолетом, который можно использовать в боевых действиях. Стал искать связи. Выдавал себя за летчика коммерческой авиации из Палестины, потерявшего работу из-за войны. Якобы ищет новую.

Случай свел его с молодым евреем, торговцем подержанными машинами по кличке Бентли. Эммануэль  сразу понял, что парень явно якшается в криминальных кругах. Бентли познакомил Эммануэля с  владельцем импортно-экспортной  компании Биллом Тауэллом, у которого работал пилотом Джек Боннер. Между ним и Цуром завязались добрые отношения – профессионалы быстро нашли общий язык.

Цур в пилотской кабине. Вообще-то, он предпочитал перегонять добытые самолеты сам…

Эммануэль наплел Бентли, что чартерная компания, которая готова дать ему работу, хочет купить «Рапид», но не знает, как его вывезти. Предложил: нельзя ли договориться, чтобы Тауэлл оформил покупку на свою фирму? На следующий день Бентли вернулся с согласием и назвал сумму, вдвое превышающую обычную цену подержанного «Рапида». Цур отправился к Тауэллу сам и в его офисе встретил еще одну родственную душу – Джона Хелфорда, бывшего пилота Королевских ВВС, который был во время войны директором аэропорта Лод. В разговоре выяснилось, что у Хелфорда есть лицензия на полеты за пределы Великобритании.

Начали обсуждать сделку.  Тауэлл запросил 4000 фунтов только за полет. Но после долгих переговоров сошлись на 1000 фунтов, включая страховку.

И Цур стал искать самолет. Нашел почти готовый к эксплуатации. Составили маршрут: Лондон – Париж – Ницца – Ботгди – Никосия. Конечный пункт – Лод – вписывать не стали.

Эммануэлю пришлось пройти 4-дневный курс пилотирования двухмоторного пассажирского самолета и получить лицензию.

К полету он приобрел черную кожаную куртку и широкополую черную шляпу «хомбург» и вошел в аэропорт как пассажир. Хелфорд был в такой же куртке, но летной фуражке. Так и поднялись в самолет: Цур – в салон,  Хелфорд – в кабину. Пикантность заключалась в том, что Хелфорд никогда не летал на  таком самолете, а Цур-то  прошел курс. В самолете, вдали от  посторонних глаз, они поменялись головными уборами и местами: один из пассажирского кресла пересел в пилотское, другой – наоборот.

Но в Лондоне с диспетчером разговаривал Хелфорд – его все знали, а когда подлетали к Парижу – переговоры с диспетчером вел Цур – он знал их всех.

Над Италией забарахлил мотор. Эммануэль совершил вынужденную посадку в Бери. Утром в лобби гостиницы, куда Цур вышел в летной фуражке Хелфорда, к нему подошел полицейский в гражданской одежде. Эммануэль обмер – неужели их раскрыли? Но, оказалось, тот пожаловался на его британских друзей – они напились и буянили всю ночь. Скандал обошелся всего в 6000 итальянских лир.

Через пять часов полета они приземлились в Никосии. Цур опасался, что его там узнают – он много раз бывал на Кипре, а это британская территория.  Хелфорд пошел общаться с аэродромным начальством как владелец судна. Но после всего нагрянул санитарный контроль. 5 фунтов, вложенные в паспорт, помогли уладить дело. И они беспрепятственно взлетели – якобы на Бейрут. До Лода от Кипра путь близкий, но он в маршруте не значился.

Бен-Гурион записал в дневнике: «Цур привез «Рапид» и обещал еще»

Через два дня после приземления Хелфорд и Тауэлл отправились домой из Тель-Авива уже на пароходе.

Этой дружной компанией они перегнали еще несколько самолетов. Но теперь Эммануэль летел в Лондон  с более сложной задачей – добыть бомбардировщики…

Соблазнительный металлолом

Здесь его ждали не только партнеры и друзья. «Скотланд Ярд пасет тебя!» — предупредили  Эммануэля в израильской службе безопасности . Он и сам замечал, что один и тот же скучающий джентльмен встречается ему в разных местах  — в лобби гостиницы, в кафе, где он завтракает, в банке… Он завел правило: уходя из номера, оставлял волос на замке своего чемодана. И если, вернувшись, не обнаруживал его – съезжал из этого отеля. Но и в лобби другого опять встречал того же джентльмена, сосредоточенного на газете.

Эммануэль решил исчезнуть из Лондона, отправился в Париж. И здесь узнал, что некий отставной генерал королевских ВВС купил 12 бомбардировщиков «Бристоль Бофайтер», списанных армией на металлолом, и теперь не знает, что с ними делать, — хоть музей создавай. Бофайтер считался одним из лучших бомбардировщиков во время войны – размах крыльев 18 метров, четыре мотора, четыре бортовые пушки, он мог действовать даже ночью. Но что собой представляет этот металлолом сентиментального отставника?

Эммануэль решил осмотреть соблазнительный неликвид сам. Однако  если он появится в Лондоне – хвост Скотланд Ярда приклеится к нему еще в аэропорту. Пришлось снять легкомоторный самолет. Цур зарегистрировал маршрут по северу Франции, но отправился в Англию, пролетев на низкой высоте, незамеченный радарами и авиационными диспетчерами.

Бофайтеры годились только на металлолом – летать на них было нельзя. Однако  генерал так обрадовался неожиданному покупателю, что взялся за 2-3 недели привести самолеты в порядок в своих авиаремонтных мастерских и включить ремонт в цену. Она была вполне божеская.

Летчики считали «Бристоль Бофайтер» совершенным…

Но как эти бомбардировщики вывезти из Британии? Именно в это время Госдеп  США разослал предупреждающие письма по поводу эмбарго, где настаивал на запрете продажи на Ближний Восток любых видов самолетов, поскольку для военных целей можно использовать все. А тут – бомбардировщики!

Цур стал придумывать новый способ обмана, но чтобы не привлекать к себе внимание в Лондоне, вернулся в Париж. По своим  делам там же оказался  и Хелфорд.

Как-то они сидели в кафе на Елисейских полях. Хелфорд  похвастался своей новой девушкой – красавицей из Новой Зеландии – и признался, что пригласил ее присоединиться к ним за завтраком. Вскоре она подошла. Действительно, красавица. Назвалась Нэнси. Разговорились.

Девушка  рассказала, что она актриса. Ну, собирается стать актрисой. Ищет предложений от кинокомпаний. Пока безрезультатно. Снимают всякую ерунду. А вот почему бы, например, не снять фильм о подвиге новозеландских летчиков – как они героически сражались во время войны с японцами? Об этом же никто не знает! Она надеялась, что ее собеседники, тоже летчики, ее поймут – ей так хотелось бы сыграть в таком фильме. Например — возлюбленную главного героя, и лукаво посмотрела на Хелфорда, который заметно  сомлел и радостно закивал, уже почувствовав  себя киногероем.

Тут Эммануэль понял, что у него есть идея, как угнать самолеты. Надо снять такой фильм! И в качестве реквизита использовать эти «Бофайтеры». А куда уж они потом полетят – поди уследи!

Когда Нэнси ушла, Эммануэль, оставшись наедине с Хелфордом, поделился с ним своей задумкой. Тому она понравилась. Он неплохо заработал на операции с Цуром по перегону Рапида. А этот проект обещал еще больший навар и более захватывающее приключение.

Имелась,  правда, одна загвоздка. Оба они умели летать, и опыт обхода официальных препон для угона самолетов у них уже был. Но как снимать кино, даже если это только имитация съемок, они понятия не имели. Решили, что Нэнси поможет  — в обмен на возможность сыграть главную роль в героическом фильме. Эммануэль попросил Хелфорда устроить ему еще одну встречу с девушкой. Она согласилась легко и с энтузиазмом. Обещала помочь своими связями  в мире кино – хоть здесь, хоть в Англии, где, как настаивал Цур, и надо снимать. Объяснила, с чего начинать.

Команда «Мотор!»

Вот с этим можно было возвращаться в Лондон. Теперь не самолеты – кино!

Нэнси  объяснила, что начинать следует с создания  продюсерской компании – кино, конечно, искусство, но и – производство.

Цур остерегался привлекать к этому  кого-то, кто засветился с ним в прежних его делах.

— Я бы тебе поручил, — оправдывался он перед  Хелфордом, — но тебя наверняка пасет «Скотланд Ярд» и накроет, как только дело дойдет до самолетов. Дай мне кого-то, на кого можно положиться, но кто не был с нами связан раньше.

И Хелфорд вспомнил о своем приятеле по службе в Королевских ВВС — Терри Фарнфилде, который после войны вернулся домой, в ЮАР, и до сих пор находится поисках работы – там ее нелегко найти бывшему летчику. Надо пригласить его сюда, оплатить ему билет – прилетит с удовольствием.

И тот прилетел. Высокий, поджарый, с пышными рыжими усами – именно такой, как изображали асов Королевских ВВС на картинках и в легендах. Веселый, громкоголосый, обаятельный – он моментально располагал к себе, секретарши в правительственных инстанциях млели от него и старались услужить. С первым заданием он справился блестяще: в считанные дни зарегистрировал  кинофирму Air Pilot Film Company.

Однако  пообщавшись с Фарнфилдом теснее, Цур понял, что тот ни черта не смыслит не только в кино, но и в менеджменте – завалит любое дело легче, чем самолет. Эммануэль привлек ему на помощь Тауэлла, организаторские и авантюрные способности которого сам не раз проверял.

Так распределялись между ними обязанности. Фарнфилд как владелец компании представлял ее в официальных инстанциях, а организацией производства, логистикой, финансами занимался Тауэлл . На Хелфорде лежало все, что связано непосредственно с самолетами и летчиками.

Дело пошло довольно споро. Закупили запасы качественной пленки. По наводке Нэнси наняли лучших операторов, профессиональную команду осветителей. Дали объявления в газеты о наборе статистов для массовки фильма о действиях новозеландских летчиков во время войны. Нэнси сама отбирала их – в основном, симпатичных молодых девушек.  Провели кастинг актеров. Кандидатов на роль пилотов, особенно их дублеров, которым на самом деле придется сесть за штурвал, Эммануэль и Хелфорд отбирали  сами и с особой тщательностью. Критерием было не летное и тем более актерское мастерство, а готовность лететь не в Шотландию, как значилось в официальной версии, а куда скажут.

Сценарий заказывать не стали – незачем тратиться на сценарий фильма, которого не будет. Придумали только первую сцену. Для нее переоборудовали аэродром южнее Лондона в подобие новозеландской военной базы.

По замыслу, следовало отснять сцену проводов новозеландских летчиков на войну. Самолеты взлетят – и отправятся якобы в Шотландию, где пейзажи (как объяснили «киношники» британским властям) похожи на новозеландские, а на самом деле отправятся по заданному маршруту на подлинное место назначения.

К назначенному сроку из шести «Бофайтеров» было готово только пять. Для завершения ремонтных работ над шестым отставной генерал попросил еще неделю-другую. Эммануэль решил не ждать – и поднять в воздух имеющиеся пять, тем более, что Тауэлл заверил его, что продавец вернет деньги за недостающий шестой.

Однако и для одного полета в пределах Великобритании требовалось особое разрешение Управления гражданской авиации. Военным самолетам, даже не оснащенным вооружением, нельзя было летать по гражданским маршрутам.  Фарнфилд и Хелфорд занялись улаживанием формальностей с Управлением. У мнимых киношников уже сложились добрые отношения с чиновниками, особых препятствий не должно было быть – идея выпуска фильма о доблестных летчиках всем нравилась.

Продуктивная пьянка

Убедившись, что подготовка к съемкам идет полным ходом, Эммануэль решил заняться параллельными делами. «Бофайтеры» — большие бомбардировщики и большое приобретение, но, кроме них, ему удалось купить и отправить в Израиль еще несколько легких  скоростных бомбардировщиков «Москито». Без вооружения, как и на «Бофайтерах», — его еще предстояло смонтировать на месте.

К тому же он думал не только о том, как перегнать  самолеты в страну, но и о том, чтобы израильские ВВС их могли использовать с максимальной пользой и достаточное время. Опытный технарь, он знал, что любая машина, самолет особенно, в процессе эксплуатации, тем более боевых действий, будет выходить из строя, требовать ремонта. И так же, как сейчас нехватка самолетов вообще, завтра встанет вопрос об отсутствии запчастей к ним. А необходимое вооружение будет не добыть из-за того же эмбарго. Отправить все это военными самолетами – сложная задача. Надо попытаться доставить необходимое оборудование (и боеприпасы – они тоже нужны) морским путем.

Но сначала надо достать необходимое, а потом еще и придумать способ транспортировки. Цур поделился своими переживаниями с Хелфордом, и тот вспомнил  о своем друге, офицере ВВС, приятель которого, тоже офицер, командует охраной склада авиационных запчастей и боеприпасов. Не дурак выпить и нуждается в деньгах.

-Надо брать! — обрадовался Эммануэль, и Хелфорд с готовностью вызвался быть компаньоном.

По совпадению, склад находился неподалеку от дома, где жил Тауэлл. Но сначала Цур направил к охраннику группу «разведподготовки». Они выманили охранника в бар рядом со складом, зазвали за свой стол и стали накачивать алкоголем, как могут это делать только ирландцы из английских анекдотов про них.

Пришло время выдвигаться «группе захвата». Она сформировалась в доме Тауэлла, состояла из него самого, Цура, Хелфорда и Харви, тоже бывшего военного летчика, работавшего  у Тауэлла, и была оснащена двумя легковыми автомобилями и одним небольшим  грузовиком. Они подъехали к складу, легко проникли в него и взяли там все, что им приглянулось. Приглянулись им 60 авиационных 20-мм пушек и  деревянные ящики с боеприпасами к ним. Пока они загружали награбленным машины, вернулись пьяный в дым охранник со своими собутыльниками. И бросились помогать в погрузке веселым незнакомцам, у которых, по случаю, оказалась привезенная с собой пара ящиков виски, и они стали им угощать всю честную компанию, а недопитое оставили охраннику,  присовокупив  150 фунтов в знак вечной дружбы.

Самое веселое зрелище представлял предприниматель, владелец шести успешных  компаний, включая одну авиационную, Тауэлл. Его угораздило отправиться на операцию  в вечернем костюме (а была и вправду ночь) и грузить самое дорогое из награбленного – пушки. Поэтому он был измазан в оружейной смазке с головы до ног, включая белую накрахмаленную рубашку и галстук-бабочку.

Приключения на этом не кончились. На обратном пути набравшийся  Хелфорд пересек сплошную и столкнулся  со  встречной машиной. Озадаченные налетчики уже готовились к встрече с полицией, но водитель пострадавшей машины, видимо, так был озабочен, чтобы не быть застукнутым с его спутницей, что с благодарностью принял 6 фунтов в качестве извинений и был рад убраться с места происшествия  больше пьяных виновников оного.

Пушки и снаряды они сложили на чердаке дома Тауэлла. На следующий день он устроил Цуру  встречу с охранником, фамилия которого была Уайт, но они между собой называли его «Деликатный мошенник». Он оказался настолько любезным и нуждающимся в деньгах, что пообещал сам перевезти награбленное ими вооружение в порт Хайфы, добавив от себя еще два запасных мотора к «Бофайтеру». И все это всего за 2500 фунтов.

Через несколько дней позвонил Тауэлл и сказал, что Уайт ждет их в Марселе и обещает сам со своими ребятами переправить груз из Лондона. Эммануэль встретился с Тауэллом в Ле-Бурже под Парижем. Тот пришел с радистом и шестью молодыми  парнями очень воинственного вида, с пистолетами , и даже саквояжи у них были в форме автоматов. На следующий день они полетели на арендованном легком самолете, которым управлял Цур, в Марсель. Уайт встретил их в аэропорту, повез в город и уже по дороге предложил Тауэллу вместе отправиться на его яхте в море, избавиться по пути от шкипера, самим добраться до Британии, загрузиться и уйти в Хайфу.

Оставшись один, Цур связался с ребятами из службы безопасности Израиля (тогда она называлась Шин-Йуд, прежде чем стать Шин-Бет и Моссадом) и попросил узнать все про эту яхту. Вскоре ему сообщили, что это судно было замешано в контрабанде американских сигарет, сделанных в Италии. Эммануэль тут же отменил сделку.

Но вопрос, как переправить добытое, остался. Хотя раскаиваться в отказе не пришлось.

На следующий день они полетели обратно, в аэропорту под Парижем Цур приземлил самолет для заправки. Его здесь помнили еще со времени работы во французской  коммерческой авиакомпании и относились так, будто он до сих пор там. Но пока ждали разрешения на продолжение пути, он выяснил, что эти молодые люди, сопровождающие Тауэлла, — бывшие британские констебли в Палестине, которых эвакуировали оттуда после провозглашения государства Израиль, – фактически вышвырнули. У них не было оснований любить эту страну. И как бы они повели себя при переправке туда незаконного оружия, – неизвестно. А переправить – надо.

Опасный SOS

Эммануэль узнал, что авиакомпания отставного генерала ВВС, у которого он купил «Бофайтеры», использует  в качестве чартера, как грузовой, списанный тяжелый бомбардировщик «Галифакс» с демонтированным вооружением. Это натолкнуло его на мысль повторить опыт. «Галифакс» — самолет мощный и вместительный.

«Бофайтеры» и «Москито» превратятся в хлам, если мы не обеспечим их запчастями и дополнительным вооружением, — убеждал он своих кураторов в Еврейском агентстве и ВВС. – А доставлять их не менее сложно, чем сами самолеты. Лучше потратить еще 7000 фунтов на один «Галифакс» и использовать как грузовой, чем оставить на земле из-за нехватки запчастей  все боевые самолеты, которые мы уже доставили, и которые еще привезем».

К нему прислушались. И даже выделили деньги. В том же ангаре, где стояли предназначенные к съемкам «Бофайтеры», и у того же отставного генерала ВВС он купил единственный «Галифакс» — от имени специально созданной авиакомпании, якобы для чартерных перевозок грузов. Самолет был не новый, но вполне пригодный к эксплуатации.

Эммануэль сформировал экипаж. Пилотом пригласил Джона Харви, соучастника налета на склад ВВС, радиста, которого привел на встречу с ним в Ле-Бурже Тауэлл, и британского специалиста по авиационному вооружению. Ему предстояло смонтировать краденные пушки на бомбардировщиках уже в Израиле.

Рано утром 19 июля они загрузили пушки, боеприпасы и моторы, хранившиеся на чердаке дома Тауэлла, и «Галифакс» взял курс на юг. Им предстояла посадка для дозаправки в аэропорту Кампо-Дель-Оро у города Аяччо на Корсике. Цур прилетел туда раньше, чтобы обеспечить  им радушный прием, без излишней проверки груза. Он часто бывал в Кампо-Дель-Оро, знал нужных людей в аэродромных службах, и они знали, что доброжелательное отношение к нему и его протеже будет вознаграждено не только устной благодарностью.

По плану, уже вечером того же дня  «Галифакс» должен был приземлиться в Израиле. Эммануэль договорился, чтобы там подготовили посадочную полосу к назначенному времени. Но Харви, опытный летчик,  в ходе полета заподозрил что-то неладное в работе двигателя и предложил сделать некоторые проверки системы, для чего задержаться на гостеприимной Корсике до завтра. Эммануэль дал телеграмму, что прилет задерживается. Дождался техосмотра двигателей и улетел обратно в Лондон – не откладывать же съемки, которые принесут пять самолетов, ради этого одного?

Но отложить пришлось. И раскаяться в своей беспечности.

Почти все уже было готово для задуманного шоу. Сорок отобранных статистов ждали приглашения на съемки. Операторы отказывались от других работ ради этой большой и чертовски интересной. Осветители заменяли лампы в приборах, чтобы старые не взорвались в ответственный момент.  И добросердечные секретарши в Управлении  гражданской авиации намекали пшеничноусому кинопродюсеру Фарнфилду, что, по всей вероятности, ему дадут  разрешение на полет его съемочных самолетов – осталась последняя пара подписей, простая формальность…

Но именно в это время в прессе взорвалась сенсация: авиакатастрофа! Британский самолет марки «Галифакс»,  выполняющий чартерный рейс над Средиземным морем, подал сигнал SOS. Никто не успел ему на помощь. Обломков не нашли. Скорее всего, «Галифакс» канул в море, экипаж и пассажиры, если они там были, погибли.

Цур знал, что скорбь по сгинувшим в катастрофе излишня.  Действительно, по пути с Корсики —  да, прямо над морем, — забарахлил мотор, началась неконтролируемая  потеря высоты. Радист поспешил передать в эфир сигнал SOS. Но Харви, не раз попадавший в сложные ситуации во время боевых действий, сумел сориентироваться – и на трех оставшихся моторах дотянул до военного аэродрома в Израиле.

Однако  происшествие отнюдь не прошло для организаторов рискованного рейса бесследно. Загадочная авиакатастрофа – первополосная новость, репортеры бросились на поиски  следов исчезнувшего самолета. Шум в прессе грозил вывести секретную операцию под софиты общественного внимания. Скотланд Ярд не мог обойти вниманием громкое событие, началось расследование.

Отыскать происхождение исчезнувшего  «Галифакса» детективам не составило труда.  Фарнфилда вызвали на допрос. «Он слишком много болтает», — предупредили Цура из службы безопасности. Номинальный глава кинокомпании оказался неравнодушен к славе. Он не только наговорил лишнего следователям, но и не отказывал в интервью репортерам.

В Управлении гражданской авиации, где уже готовы были дать добро на съемочный полет, вдруг заинтересовались мотивацией киношников. Зачем коммерческой компании ради съемок одной сцены покупать дорогостоящие самолеты? Чиновникам это показалось подозрительным. Пришлось подключать «тяжелую артиллерию»: Тауэлл, которого тоже вызывали на допрос в Скотланд Ярд после Фарнфилда, стал работать с Управлением, используя собственное красноречие и авторитет в деловом мире. Уж он-то не давал повода усомниться в своей коммерческой рациональности. Благодаря его вмешательству, разрешение на полет удалось получить.

Угон

Но тут случилась настоящая авиакатастрофа. За два дня до съемок один из отобранных пилотов, лейтенант Джулиан Кэмбэл, сын отставного генерала ВВС и сам опытный летчик, совершая пробный полет на «Бофайтере» из Манчестера, разбился при посадке на аэродроме «Тайм».

Эммануэль узнал об аварии через два часа. Он сразу же поехал к Тауэллу и поручил ему в ту же ночь собрать всех пилотов, сообщить о трагедии  и уговорить их не отказываться от съемок.

— Героические новозеландские летчики заслуживают быть увековеченными в памяти людей, — сказал им предприниматель. – От вас теперь зависит, будет ли это сделано. Мы намерены продолжить работу над фильмом. Но если вы откажетесь лететь —  фильма не будет. По крайней мере, с вашим участием. Так что – решайте!

Никто не отказался. Но самолетов осталось всего четыре.

Чтобы развеять подозрения властей в том, что замышляется что-то противозаконное , секретное, Цур демонстрировал полную открытость деятельности кинокомпании. Велел дать объявления в газетах  о начале съемок фильма о новозеландских военных летчиках 26 июля с приглашением зрителей присутствовать на этом захватывающем мероприятии.

Продемонстрировав публичность, он, однако, позаботился о том, чтобы действительно секретные сведения об операции не выходили наружу. Болтливость Фарнфилда, продолжавшего откровенничать и с прессой, и детективами, пугала  его. Эммануэль настоял, чтобы глава кинокомпании убрался из Лондона до начала съемок. Обставил ссылку как бонус   – оплатил ему и его жене полет в Израиль. Это было дорогое удовольствие. Терри горячо благодарил.

И тогда начались съемки. Каждое утро красные автобусы подъезжали к гостинице, забирали съемочную группу, актеров и массовку и везли их на бутафорскую базу. Девушки на краю взлетного поля махали белыми платочками. Пилоты посылали им воздушные поцелуи и бежали к самолетам. Самолеты взмывали в небо и в другом кадре — садились.

Наконец, Харви сказал Эммануэлю, что он и еще три пилота готовы лететь, куда угодно. Это означало, что киноэпопею можно было заканчивать.

На следующий день, 1 августа,  заключительная сцена была отснята. Девушки в последний раз помахали платочками, летчики побежали к самолетам, «Бофайтеры» взмыли в небо – и улетели.  В соответствии с официальным разрешением, дальнейшие съемки должны были проходить в Шотландии, и  все четыре самолета  отправились якобы туда.

Цур не был с ними. Здесь он свое дело уже сделал – договорился  с диспетчерами за посильную мзду сообщить об этом взлете с опозданием на три часа.

Через четыре часа бомбардировщики приземлились для дозаправки в том же Кампо-Дель-Оро на Корсике. Эммануэль встретил их там, тщательно подготовившись к приему: обеспечил посадочные полосы, ночную охрану, а главное —  решил вопрос с местными диспетчерами тем же проверенным способом, чтобы они сообщили об этой посадке тоже с опозданием на три часа. С учетом того, что тогда аэропорт уже закрывался на ночь, британские власти оставались бы в неведении о пропавших самолетах в течение  20 часов.

Не все проходило гладко. При посадке у одного из самолетов загорелся правый мотор. Пожар удалось потушить довольно быстро. У другого «Бофайтера» отвалилось хвостовое колесо – тоже пришлось ремонтировать.

В Британии узнали о том, что исчезнувшие «Бофайтеры» так и не долетели до Шотлландии, когда они были уже на пути к  следующему промежуточному аэродрому – Подгорец в Югославии. Цур направил эту «эскадрилью» именно тем маршрутом, который  сам неоднократно проходил, угоняя самолеты. Путь был им не только вымерен, но и «смазан» в аэропортах дозаправки.

У одного из самолетов обнаружились неполадки в левом моторе. Американский механик Шорти сумел починить его. Но лететь дальше пострадавший «Бофайтер» мог лишь на низкой высоте, что было опасно – пролетать предстояло над Пелопоннесом  в Греции, где тогда как раз вспыхнула гражданская война. Цур сам сел за штурвал этого самолета. Он взлетал последним. Местом посадки им определили военный аэродром Акрон. Они приземлились там 4 августа.

А уже 8 августа  Эммануэль опять полетел в Британию  – за оставшимися самолетами. И сумел переправить в Израиль еще шесть бомбардировщиков, пока в прессе не поднялся скандал со съемочным подлогом.

Ночной визит

9 сентября 1948 года главные британские газеты вышли с громадными заголовками на первых полосах о чудовищном провале властей – бесследном исчезновении 12 бомбардировщиков, которые, по догадкам, уже в Израиле. Сообщалось, что Скотланд Ярд усиленно, но безуспешно разыскивает кинопродюсера, его жену и дочь. Цуру опять удалось проскочить ниже радаров.

17 сентября в парижском отеле «Стокгольм», где  он проводил отпуск с женой, сбежав от шума в Лондоне, в два часа ночи ему позвонил портье и сказал, что его хотят видеть два англичанина. Эммануэль спустился в лобби. Там стоял пьяный в хлам Тауэлл, а рядом с ним – такой же поддатый незнакомец, которого он представил как репортера «Дэйли Экспресс»  Кука.

— Уже поздно,- сказал им Эммануэль, — давайте встретимся завтра.

Он не сомневался, что этот «репортер» — из Скотланд Ярда. И вернулся в номер.

Но через час Тауэлл пришел опять, уже один. Он сказал, что Кук побывал на Корсике, встретился там с отпускниками-израильтянами и все у них узнал – и о блефе с кино, и о не утонувшем «Галифаксе», и о Фарнфилде. Что якобы Фарнфилд был известен в Королевских ВВС как явный недоумок, не смог даже стать офицером, так что и в кинокомпании и в проведенной ею афере был подставным лицом, а всем заправлял он, Тауэлл. И Кук пригрозил, что сдаст Тауэлла Скотланд Ярду, если не получит эксклюзивное интервью со всеми подробностями  самолетной сделки.  За этим Тауэлл и обратился к Цуру – иначе ему не спастись от тюрьмы.  И попросил вывести его через черный ход, так как у главного входа отеля его явно караулят…

Эммануэль видел, как Тауэлл напуган, и, чтобы помочь ему, несмотря на всю неохоту, согласился встретиться с этим Куком. Рассказывать ему ничего не стал – тот сам все знал и все рассказывал, а на следующий день вышло интервью с ним в Daily Express, где все, что ему рассказывал о «самолетном кино» Кук, было изложено от его, Эммануэля, имени и помещено фото человека, которого газета представляла как Цура.

Ни британская пресса, ни британская полиция со спецслужбами ничего от него не узнали про его деятельность. Ему хватило того, что под радарами прессы и спецслужб  он все-таки смог добыть и доставить в Израиль 18 военных самолетов до того, как возглавил гражданскую авиацию своей страны.

Все эти самолеты сыграли немалую роль в продолжающейся войне. У арабов создалось убеждение, что еврейское государство обладает громадными военно-воздушными силами. Так начал формироваться миф о всесилии израильской авиации, который в то время был только мифом, но помог выиграть ту войну.

   Фото обложки: автор – Золтан Клугер, правительственное  пресс-бюро Израиля, источник – Википедия

Фото в тексте – из книги Арье Хашвиа «Прикоснуться к небу», Герцлия, 2007 (иврит)