Как хоронили легенду
Был полдень. Середина зимы. Солнце высоко стояло над Иерусалимом. Припекало не сильно, но слепило нещадно, отражаясь в сливочном золоте иерусалимского камня. Смотреть можно было, лишь прищурившись до слез. Впрочем, многие и так плакали.
На вымощенную иерусалимским камнем площадь перед Кнессетом гроб с телом Ариэля Шарона вынесли восемь генералов: командующие ВВС, ВМФ, сухопутных войск, Южного и Северного округов, начальник военной разведки, замначальника Генштаба и бывший военный секретарь премьер-министра. Так началась церемония прощания с самым прославленным израильским военачальником и самым непредсказуемым политиком из всех, кому довелось возглавлять эту склонную к сюрпризам страну и ее строптивый народ. Она длилась двое суток, а обсуждаться будет еще долго.
Карантин
Израиль прощался с Ариэлем Шароном так, будто он только сейчас от нас ушел. А это неправда. Его не было с нами уже восемь лет. В январе 2006-го, в разгар предвыборной кампании, где Шарона ждала его новая сокрушительная победа, 78-летнего премьера хватил апоплексический удар, – и с тех пор он находился в коме, не мертвый, но и не живой.
Сыновья не давали согласия на прекращение этого кошмара. Только они, все эти годы пребывавшие у постели отца ежедневно, и русскоязычные медсестры, Марина Лившиц и Полина Розенберг, дежурившие возле него постоянно, находили у него какие-то признаки сознания и надеялись, что когда-нибудь он придет в себя. Больше никто. О Шароне давно говорили в прошедшем времени. И смысла в продолжении его вегетативного существования не видели.
Но был в этом, видимо, некий божий промысел: тот парень наверху, который вертит нашими судьбами, ничего не делает зря. Восемь лет затянувшегося прощания понадобились израильтянам для того, чтобы осознать весь масштаб личности этого гиганта и проводить его, как он того заслуживает.
В 2005-м Ариэль Шарон, хрестоматийный ястреб, непримиримый воин, которого в арабской прессе любили изображать пожирающим палестинских детей охапками, вдруг резко повернул влево и попер в этом противоположном всей своей жизни направлении со свойственной ему решимостью – оправдывая свою давнюю кличку Бульдозер. Силком выселил восемь тысяч евреев из их домов. Сравнял с землей поселения, которые сам же основал. И на месте цветущих оазисов, плантаций и теплиц возникли тренировочные лагеря террористов и площадки для ракет, обстреливающих с тех пор Израиль. Возможно, это был лишь маневр, начальный этап какого-то хитрого плана, вызревшего в его всегда склонном к нетривиальным решениям мозгу, но лопнувший там же сосуд превратил нежданное отступление Шарона в венец его жизни.
Уйди он тогда, восемь лет назад, когда все было свежо, и рана еще кровоточила, израильтянам не хватило бы ни объективности, ни великодушия, ни объема памяти, чтобы не плюнуть ему вслед.
«Запоминается только последняя фраза», — это не папаша Мюллер сказал и не Юлиан Семенов придумал. Судили бы по последнему делу. Говорили бы о божьем возмездии. И это была бы величайшая несправедливость по отношению и к этой личности, и к этой стране, и к этой драме.
Бог, настойчивость сыновей и сопротивление уже умирающего организма уберегли Шарона от того, чтобы вся его жизнь была перечеркнута последним неуклюжим поступком, а израильтян – от крушения легенды. Что стало бы потерей гораздо большей, чем ожидаемая, что там говорить, смерть 85-летнего старика, давно пребывавшего в коме, фактически уже не жившего.
Многие из нас, если не сказать большинство, выбравших Израиль сознательно, выбрали его в качестве своей страны, ориентируясь на легенды о нем. Не говорю – миф, он всегда выдумка. Говорю – легенды. В ней трудно отличить правду от вымысла. Или домысла. Или ауры вокруг действительности.
Ариэль Шарон – один из главных создателей этой легенды об Израиле, он сам — часть ее. Весь его облик, образ жизни, стиль поведения, поступки – и добрые и дурные – неотделимы от этой легенды. За то и был любим, несмотря на промахи, противоречия, даже хулу. Живых таких больше нет. Теперь нет и его.
Когда его младший сын, Гилад, вышел во двор больницы «Шиба» объявить о смерти к давно готовившимся к этой вести репортерам, он сказал:
— Папа ушел, когда посчитал нужным.
Ни слова о Боге, судьбе, провидении… В этой семье принято считать, что человек все вершит сам.
Фермер
Сионистская мечта – земля, сионистский идеал – работа на земле. С такой маниакальностью можно стремиться лишь к тому, чего не просто нет, а не может быть вообще. У евреев земли не было тысячелетиями, в Российской империи им запрещено было ею владеть. За одним исключением: кантонисты.
Этот жуткий институт придумал и культивировал Николай I, вознамерившийся приобщить евреев к цивилизации. Он ввел для них усиленные нормы рекрутчины. Еврейских мальчиков из местечек отнимали у родителей, бывало просто крали, и отдавали фельдфебелям. По достижению призывного возраста (кто доживал – мерли и кончали собой массово) им начинали отсчитывать 25-летний срок. А после него удостаивали крестьянского сословия, как дворянства. Давали право жить вне черты оседлости, наделяли землей.
Странно ли, что когда началось возвращение евреев на Святую Землю, самые справные крестьяне получались именно из потомков кантонистов – остальные работать на земле не умели. И из них же впоследствии выходили лучшие солдаты. И генералы израильской армии.
По линии матери Шарон тоже из кантонистов. Единственная еврейская семья в белорусской деревне под Могилевом. Дед, огромной физической силы, валил лес и торговал им. Разбогател.
А по отцу он городской. Местечковый. Шейнерман, что на идише значит «красавчик». Его дед, Мордехай, организовал первую сионистскую ячейку в Брест-Литовске. В 1910 году он уехал с женой в Палестину, но на учительские заработки прокормить семью не смог, вскоре вернулся, но мечту о Святой Земле не оставил. Решил лишь, что сын должен освоить более практичную профессию для Палестины. Бабка Шарона была повитухой. В 1913-м она приняла роды у жены главы местной общины и друга своего мужа, Зеэва Бегина. Мальчика назвали Менахемом. Через 64 года он станет премьер-министром Израиля.
Во время Первой мировой евреев из прифронтовых губерний выселили – ну, чтобы они не шпионили. Так родители Шарона оказались, каждый своими путями, на Кавказе. Познакомились они в Тифлисском университете. Шмуэль Шейнерман учился там на агронома, а Вера Шнейерова – на врача. Она недоучилась. В 1921 году они уехали в Палестину. В сельскохозяйственном поселении они получили участок, построили дом и разбили сад. В 1928-м у них родился второй ребенок – Арик.
Фермер он по рождению. Крестьянствовал с детства. Строптивый, очевидно, в отца. Тот отказывался подчиняться социалистическому коллективизму соседей. Все выращивали апельсины, Шмуэль – мандарины. Все сажали картошку, он – манго. Единственный в деревне оградил свой сад забором и запирал на замок. А властный, очевидно, – в мать. Она управляла домом жесткой рукой. Иврит толком не освоила. С многочисленными братьями и сестрами переписывалась по-русски. В доме читали русские книги. Отец играл на скрипке. Крестьяне.
Свою ферму – «Шикмим» — Шарон построил на юге, почти на границе с сектором Газа. Хозяйство занимался серьезно. Держал овец и коров. Разводил бычков. Знал в этом толк. На племенном материале, как говорят, заработал миллионы.
Ферма «Шикмим» была его любимым местом. Когда Шарон стал премьером, здесь собирался его ближний круг – «форум фермы», принимались важнейшие политические решения. Здесь принимал именитых гостей – Джорджа Буша, Кондолизу Райс…
Здесь же он завещал себя похоронить – рядом с покойной женой, Лилей, на Холме анемонов.
Латрун
С площади у Кнессета траурная процессия двинулась в «Шикмим». Но по дороге она остановилась в тридцати километрах от Иерусалима, в крепости Латрун.
Здесь состоялось траурное заседание Генштаба и еще одна церемония. Шарону по статусу положены и государственная – как премьер-министру, и военная – как генералу. В Латруне, находится главный музей Армии обороны Израиля, с самым большим скоплением танков, в основном, трофейных (и сейчас создается новый — евреев, героев войны с нацизмом, важную часть которого составляет экспозиция Красной Армии), проходят официальные армейские мероприятия. Здесь же во время войны за Независимость, в 1948-м, произошло самое кровопролитное сражение той войны и одно из самых неудачных.
Латрун перекрывал дорогу на Иерусалим, оказавшийся в блокаде. Части новорожденной израильской армии, состоящие, в основном, из ополченцев и новобранцев – бывших узников концлагерей, которых практически сразу с кораблей, доставивших их из Европы, отправляли на фронт, пытались отбить у профессионально подготовленного английскими офицерами иорданского Арабского легиона Латрунскую крепость. И не смогли. Иорданцы оставались в цитадели вплоть до Шестидневной войны 1967 года.
Остановка траурной процессии именно в этом месте была предусмотрена не только по всем этим причинам. Но прежде всего потому, что бой за Латрун сыграл ключевую роль в судьбе самого Шарона.
Здесь он, 20-летний комвзвода бригады «Александрони», был тяжело ранен. Почти сутки лежал один, с вываливающимися внутренности из развороченного живота. Почти весь его взвод был уничтожен. По полю между камней ходили легионеры и достреливали раненых в упор. Пошевелиться он не мог, ждал, когда очередь дойдет до него. Только ночью чудом уцелевший товарищ вытащил его из-под огня.
Год валялся в госпиталях, получил стопроцентную инвалидность. Никто и не ждал, что он вернется в армию. Он вернулся. Но обиду и боль затаил.
И когда меньше чем через пять лет Шарон возглавил новое армейское подразделение, он сформулировал и внедрил один из главных моральных, а затем и уставных требований ЦАХАЛа (Армии обороны Израиля): раненых и убитых на поле боя не оставляют ни при каких условиях, даже если для спасения их потребуется рисковать жизнью других солдат.
В этом же подразделении – «отряде 101» — были сформулированы и два других принципа ЦАХАЛа. Но сначала – о самом отряде.
Отряд 101
В 1952-м 25-летний майор Шарон взял отпуск в армии – и поступил на истфак Еврейского университета в Иерусалиме. Его вызвал командир Иерусалимского округа полковник Шахам и ошарашил с порога:
— Твой отпуск кончился!
— А как же экзамены? – взмолился отпускник. Как раз начиналась сессия.
— Выбирай одно из двух, — сказал полковник, — либо ты будешь всю жизнь изучать, что сделали другие, либо другие будут изучать, что сделал ты.
— Я уже выбрал! – ответил Шарон. Шахам его взял на слабо.
ЦАХАЛ переживал худшие времена в своей истории. После окончания войны за Независимость премьер Бен-Гурион распустил самые боеспособные части – ПАЛЬМАХ. Старик боялся, что они становятся самостоятельной политической силой. Обиженные бойцы и командиры разошлись по домам, стали делать успешную гражданскую карьеру, а армия без элиты деградировала.
Чуть не каждую ночь банды федаюнов – арабских террористов и бандитов из Иордании и Египта – совершали набеги на израильские поселения, грабили, убивали – и возвращались домой безнаказанными. Попытки ответных действий оканчивались неудачами. Плохо подготовленные солдаты сбивались с маршрута, теряли дорогу, были случаи трусости. Сплошной позор.
Шахам дал Шарону карт-бланш:
— Набери, кого хочешь, вооружай, чем захочешь, только дай результат. Первая операция сегодня ночью.
Для этого рейда Шарон отобрал, кого знал и кого сумел найти. Шломо Баума, служившего когда-то в разведке бригады «Голани» у него под началом, его посыльный застал за работой в поле. Тот пахал свой участок. Он оставил плуг в борозде, заскочил за домой за автоматом – и помчался в Иерусалим. Шарон позвал своего земляка из деревни, трех студентов университета, сослуживца по войне за Независимость, пару своих знакомых разведчиков – всего семь человек. Им предстояло взорвать дом главаря террористов в иорданской деревне. Дом они определить не смогли, взорвали, что могли, утроили веселую перестрелку с арабами, но главное – вернулись целыми и невредимыми.
К утру Шломо Баум допахал борозду, получил нагоняй от матери за то, что вместо работы шляется по ночам по девкам, и лег спать.
Ни Шарону, ни его ребятам в голову не приходило, какую роль сыграла их партизанская, в сущности, операция, в общем, не выполненная и плохо подготовленная. Они и знать не могли, что решили исход давнего ожесточенного спора в армейском командовании и политическом руководстве о выборе пути ЦАХАЛа. Начальник оперативного отела Генштаба Моше Даян, который узнал об операции постфактум, тут же пошел к премьеру Бен-Гуриону и убедил его взять курс на создание специальных подразделений, действующих на вражеской территории.
Всего-то надо – отобрать смелых ребят, дать им волю, обеспечить особую подготовку и перехватить инициативу. Шарон собрал самых отчаянных по всей армии, поначалу 25 человек, натаскивал их на ночном ориентировании, стрельбе, подрывному делу, давал непомерные физические нагрузки.
На задания они стали выходить каждую ночь. Страху на федаюнов нагнали немеряного. Но главное – были выработаны принципы, по которым израильский спецназ и ЦАХАЛ в целом действуют до сих пор.
Кроме того, который сформировался у командира-101 после стресса в Латруне: своих не оставляем, их немного.
Первое. Каждая операция должна быть спланирована до мелочей.
Второе. Командир всегда идет впереди. Это с тех пор в ЦАХАЛе нет команды «Вперед!», только – «За мной!».
Третье. Группа не возвращается на базу, не выполнив задание. Если в эту ночь, не удалось – пойдете в следующую и сделаете, это неотвратимо. «Он стер из нашего лексикона фразу «Не могу», — сказал на церемонии прощания с Шароном один из бойцов «отряда-101».
Конечно, они были головорезами. Легендарный израильский коммандо Меир Бар-Цион, который был в составе отряда с первых дней, проверяя новых бойцов, говорил: «Это не фокус убить врага из пистолета. Пока не зарезал ножом – ты еще не готов». Моему коллеге, Марку Зайчику, который интервьюировал Шарона у него на ферме, тот рассказал, как однажды арабский бандит подстерег в пустыне, изнасиловал и убил сестру одного из солдат отряда. Через несколько дней они прислали его товарищам стеклянную банку с отрезанными яйцами этого гада. Шарон показал эту банку из-под яиц – она стояла на полке у него в гостиной.
Эта вольница не могла существовать долго. «Отряд-101» был расформирован через несколько месяцев. Но принципы, которые сложились в нем, стали правилом для всей армии.
Десант
Одним из поводов к роспуску «отряда-101» было слишком вольное отношение его бойцов к армейской дисциплине и субординации. Но что тут сетовать на поведение головорезов, когда их командир отличался этим всю свою жизнь, включая армейскую?
Все его главные победы, среди которых есть и те, что сыграли ключевую роль в военной истории Израиля, были достигнуты в нарушение приказов начальства.
Первая громкая победа израильской армии, заставившая с тех пор весь мир смотреть на это странное образование смотреть на нее с удивленным интересом, произошла в 1956 году, в ходе Синайской кампании. Тогда Израиль вступил в войну с Египтом на стороне Англии и Франции, добивавшихся свободы судоходства по Суэцкому каналу.
План был такой. Израильтяне высаживают на Синай свою десантную бригаду и имитируют продвижение к Суэцкому каналу, а англичане и французы под предлогом защиты канала от иностранных войск берут его под свой контроль. Но никто, в том числе и в Иерусалиме, не учел, что командиром этой бригады является Шарон.
Он высадил самый массированный парашютный десант со времен Второй мировой войны, вступил в тяжелый бой – и спровоцировал полный разгром египетской группировки, выход частей ЦАХАЛа к каналу. Это смешало все карты. Англичане и французы пошли на попятную, американцы заявили протест, а председатель советского правительства маршал Булганин пригрозил Израилю ракетным ударом.
Начальство было вне себя, а Шарон стал легендой армии.
— Мы его называли «полковник» — по-русски, — с восхищением рассказывал мне в телевизионном интервью покойный журналист Ури Дан, сам участник десанта, ставший впоследствии другом и биографом Шарона.
«Полковник» — это из «Волоколамского шоссе» Александра Бека. Книга о панфиловцах была обязательной для чтения на офицерских курсах ЦАХАЛа (никто тогда не знал, что это выдумка журналиста, еврея из «Красной звезды». – В.Б.).
В канун Шестидневной войны, военные настаивали на ее немедленном начале, а правительство все никак не могло решиться. Генерал Шарон, взбешенный медлительностью политиков, подбивал коллег из армейской верхушки арестовать кабинет, начать войну (военные были уверены в быстрой победе) – и тогда уже отпустить трусливых министров.
В этой войне он командовал танковой дивизией. Двумя клиньями он взрезал египетский фронт на Синае – и в считанные часы вышел к Суэцкому каналу. Эту операцию, по-своему совершенную в плане взаимодействия родов войск, до сих пор изучают в ведущих военных академиях.
Мне рассказывал бывший советник Шарона Раанан Гисин, как во время визита премьер-министра в Москву, Шарону показали в академии Генерального штаба макет этой операции в учебном классе.
— Все было не так, — сказал Шарон, – и стал поправлять рекогносцировку.
В канун войны Судного дня он ушел из армии из-за разногласий с армейским командованием. Считал оборонительную линию Бар-Лева на границе с Египтом пустой затеей. Так оно и оказалось. Египтяне ее смяли сходу.
Ури Дан рассказывал мне, как они сидели с Шароном через несколько часов после начала войны у него на ферме. Тот уже был в походной генеральской форме, его назначили командиром дивизии резервистов. То и дело звонил телефон. Шурону сообщали о падении очередного укрепленного пункта.
— Что происходит? – обескуражено спросил его Ури.
— А могло быть иначе? Я обо всем этом предупреждал.
— Арик, так что будет?
— Будет то, что должно быть, — мрачно ответил Шарон. – Мы закончим войну на том берегу Суэца.
Израиль был накануне разгрома. Премьер Голда Меир велела секретарше достать яду для самоубийства. Министр обороны Моше Даян предрекал «падение Третьего Храма».
А Шарон, возглавив дивизию, велел извлечь из песка понтонный мост, который заныкал еще в бытность свою командующим Южным округом, зная, что понадобится. И по этому мосту повел свою бронетехнику через Суэц, в египетский тыл. Командующий фронтом требовал немедленно прекратить операцию, грозил трибуналом. Шарон кричал ему в трубку, что ничего не слышит – никудышная связь.
Египетская артиллерия била по ним прямой наводкой.
Ури Дан был с командиром в штабной палатке. Вдруг он увидел, что Шарон, сидящий на стуле, склонил голову, из нее хлестала кровь ему на армейские брюки. Начальник штаба, говоривший в это время по рации, запнулся и закричал в трубку:
— Командир ранен! Мы проиграли войну!
Шарон очнулся от этого крика, тихо сказал:
— У кого-то есть бинт?
— Я сам его перевязал, — рассказывал мне Ури, — а потом сделал этот снимок – Арика с забинтованной головой, который известен теперь в Израиле всем.
Этот рывок на другой берег Суэца решил исход войны.
Закономерность
У него была еще одна победная война – Первая Ливанская 1982 года, которую в Израиле стыдятся вспоминать и за которую на него повесили всех собак.
Банды Арафата, изгнанные королем Хусейном Иордании, окопались в Ливане, и превратили эту цветущую страну в гадюшник, ареной вооруженных междоусобиц. Шарно, в то время министр обороны, инициировал ее и блестяще провел. За несколько дней ЦАХАЛ вывел из строя единственную серьезную вооруженную силу – сирийскую армию. За несколько дней дошел до Бейрута и осадил банды ООП. Американский посол требовал выпустить палестинское воинство. Шарон настоял: только вон из Ливана. Не снимал осаду. США согласились на это с условием, что израильтяне при депортации не тронут Арафата.
При погрузке на корабль он был на прицеле у израильского снайпера, но Шарон отдал приказ – не стрелять.
Я думал, это легенда.
— Нет, — сказал мне Ури Дан. – Так все и было. Арик – человек слова.
А потом случилась трагедия Сабры и Шатиллы – и все военные успехи были перечеркнуты этой резней, к которой Израиль был непричастен, но оказался ответствен. А в Израиле за все ответил Шарон. Государственная комиссия запретила ему пожизненно занимать пост министра обороны. Он стал прокаженным.
— Это тогда я сказал, — гордо произнес Ури Дан, сидя передо мной в студии, — тот, кто не хотел видеть его начальником Генштаба, увидел его министром обороны, тот, кто не хочет видеть его министром обороны, увидит его премьер-министром.
Мы беседовали, когда Шарон уже был в коме. Через несколько лет умер Ури Дан, несколько дней назад окончательно ушел в мир иной сам Шарон.
Этот бой каждому из нас предстоит проиграть. Остается только память.
Авторский вариант.
Публикация: «Огонек», январь 2014
Фото: Борис Криштул
