«Если я забуду тебя Иерусалим…» — это не благодарность, а судьба

Я был на свадьбе, которую вел рав Меир Лау. Правильнее бы сказать –  «хупу». Совсем правильно — «обряд бракосочетания», но так никто не говорит. Уточнения излишние для израильтян, а остальным, возможно, нужны.

Израильтянам также незачем объяснять, кто такой рав Меир Лау. Десять лет он был главным ашкеназским раввином Израиля, самым, пожалуй, известным на этом посту. 35 поколений раввинов в роду, публичная фигура, для многих он олицетворяет религиозный мир. Уже несколько лет должность главного раввина Израиля занимает его сын, но авторитет рава Меира Лау недосягаем. Это элита высшей лиги.

Мне довелось присутствовать на многих израильских свадьбах, видеть, как проводят «хупу» разные раввины. Ритуал незыблем на протяжении веков. Но, как правило, каждый раввин привносит что-то свое в рамках обязательного стандарта.

Было – ребе проводил церемонию, аккомпанируя себе на гитаре, и, кроме обязательных молитв, распевал собственные зонги. Дочка выходила замуж, когда служила в армии. Ей полагался военный раввин, за счет ЦАХАЛа. Пришел пожилой майор с бородой в полгруди. Он непрерывно шутил – и во время подписания «ктубы» (ритуального брачного договора), и под «хупой», подтрунивая над молодыми и родителями смело и тактично. Устроил целое стенд-ап представление, а когда я после окончания церемонии бросился его благодарить, за стол усадить, раввина уже не было – сделал свое дело и исчез.

Рав Лау проводил «хупу» в другом стиле. Это была высокого уровня классика, это был мастер-класс, эталон. Но как раввин, принадлежащий к высшей израильской элите, оказался на свадьбе скромной семьи инженеров — «русских» репатриантов со стороны жениха, со стороны невесты — коренных израильтян, однако небогатых, не знаменитых, не высокопоставленных? К тому же совершенно нерелигиозных – из человек пятисот гостей мужчин в кипах было не более десятка.

Он сам объяснил это, единственный раз отойдя ритуального канона брачной церемонии под «хупой».

26 февраля 1996 года террорист-самоубийца из ХАМАСа взорвал автобус 18-го маршрута у центральной автостанции  Иерусалиме. Это был первый из волны терактов «живых бомб» (маршрутные автобусы стали потом излюбленной целью палестинских террористов) и потому потряс особенно сильно.

Я хорошо помню этот день. Мы были всего год в стране, радио слушали только по-русски. Дочка позвонила из школы: «Папа, был взрыв, со мной все в порядке!» Умница. Не знаю, что со мной было бы, если бы о теракте я узнал не от нее – именно в это время она ехала в школу на автобусе. Мне кажется, именно тогда я стал израильтянином. Но еще не знал, как себя вести. По старому журналистскому инстинкту поехал на место теракта. Тогда оцепление было еще недальним. В ста метрах от меня стоял обугленный остов автобуса с бахромой разодранной крыши. Ощущение полной беспомощности, не о чем было даже писать. И предательская радость со дна души, что пронесло. Преждевременная, как выяснилось потом. Что я мог сделать? Только быть там. Бесполезно.

А рав Лау под «хупой» на лужайке зала торжеств в Кейсарии рассказывал, что сделал он. Все, что мог – тоже немного. Он стал ходить по семьям погибших. Их было 26. Ему дали адреса всех, кроме двоих. И когда он стал выяснять в полиции и в редакциях СМИ, почему нет сведений об этих двоих, ему объяснили, что идти не к кому. Погибла супружеская пара новых репатриантов – Анатолий и Жанна Кушнировы, у них остались только двое маленьких детей, не с кем говорить.

Он все-таки нашел адрес и пришел на съемную квартиру в иерусалимском квартале Катамоны, где жили младшая сестра Жанны, Лариса, и ее муж Гена. Дети были у них. Когда пришел рав, младший – двухмесячный Томер, родившийся уже в Израиле, спал в своей кроватке, а старший, 9-летний Владик играл с Геной на диване.

И тогда знаменитый рав Лау узнал и запомнил, как называется его должность на русском.

— Владик, знаешь, кто это? — сказала Лариса мальчику. — Это самый главный раввин Израиля (сейчас, через двадцать с лишним лет, рав Лау произнес эту фразу по-русски). Когда он был таким, как ты, он тоже остался без родителей, а смотри, кем стал! Так что все зависит только от тебя.

Рав Лау лишился родителей при других обстоятельствах. Его отец, раввин польского местечка Пётрукова, погиб в Треблинке, а мать с одним из братьев, Шимоном, – в Равенсбрюке. 7-летний Исраэль-Меир оказался с другим старшим братом, Нафтали, в Бухенвальде, там их разлучили, и мальчик – самый юный узник Бухенвальда – остался совсем один. В детском блоке опеку над ним взял русский подросток из Ростова Федор Михайличенко.

— Я бы, конечно, не выжил без него, — рассказывал мне рав Лау со слезами на глазах. – Не было никаких шансов.

Я пригласил его на интервью, когда он, наконец, нашел своего спасителя – к сожалению, посмертно — после 60 лет поисков. Меня поразило тогда, как живы в этом пожилом и весьма успешном человеке воспоминания детства. Он помнил не только бытовые детали – как Федор варил ему суп из ворованной картошки и связал наушники из шерсти, чтобы мальчик не замерзал во время утренних перекличек на лагерном плацу, но и свои чувства тогда. Не только тоску и страхи осиротевшего ребенка, но и благодарность.

Вернулись ли к нему эти его детские переживания, когда он сидел в гостиной олимовской съемной квартиры напротив 9-летнего еврейского мальчика, осиротевшего вчера в еврейской столице? Но ни этого мальчика, ни его приемных родителей он не забывал никогда.

— Мог ли я не прийти сегодня на свадьбу Владика? – сказал рав Лау, стоя под «хупой», — и вернулся к церемонии.

Она закончилась, как заканчиваются обряды бракосочетания на всех еврейских свадьбах во всем мире две тысячи лет.

— Если я забуду тебя, Иерусалим, — произнес жених на иврите, — пусть отсохнет десница моя, да прилипнет язык мой к нёбу моему, если не буду помнить тебя, если не вознесу Иерусалим на вершину веселья моего, — и растоптал стакан.

У Владика Кушнирова-Мельницера, чьи родители погибли одновременно в золотом Иерусалиме, слишком много смыслов в этой фразе.

Мы родственники. Их дом был первый, куда мы пришли в гости в первые дни репатриации. Они находились в стране уже несколько лет, поучали, давали советы. Толик и Жанна оба были очень красивыми и веселыми. Все у них складывалось чрезвычайно успешно для новых репатриантов в те тяжелые времена. Толик – инженер-строитель, сразу нашел работу по специальности. В тот роковой день, 25 февраля, они ехали заключать договор на покупку квартиры.

Вместо них  под «хупой» в канун нынешнего Рош-а-Шана стояли Лариса и Гена. Они стали родителями Владику и Томеру 21 год назад. Ребятам самим было едва за двадцать тогда. Своих детей у них еще не было, родительского опыта, естественно, — никакого. Мама Ларисы и Жанны, родители Гены всегда были рядом, конечно, но бабушки-дедушки, как водится, — тыловые войска, на передовой – родители, на них вся ответственность. Как у этих совсем молодых тогда ребят хватало доброты и терпения, чтобы сдюжить, для меня всегда было загадкой. Там, на свадьбе, услышав фразу, которую сказала Владику Лариса, принимая рава Лау, я, кажется, что-то понял. Это еще и мудрость.

Дети у них – все четверо – красавцы и умницы. С Владиком, пережившим самую тяжелую травму, наверняка было тяжелей всего. Но он вырос настоящим мужчиной и настоящим израильтянином. Ему как сироте давали освобождение от армии – отказался, хотел идти только в боевые войска. Служил, кажется, в разведке. Учится в Технионе – одном из самых престижных вузов Израиля, уже на вторую степень, уже работает. Что-то инженерное, связанное с обороной. И вот – женился. Дай им Бог счастья. Рав Лау заступится.