Пасхальный седер проводили у детей. Припозднились. Средний мой сабра, 5-летний Лиор, не дождался – отрубился на диване, как был, — в праздничной одежде. Вся нагрузка пала на старшего. Хотя полуторагодовалая Шели в какой-то момент тоже потребовала себе книжку «Агады» и стала изображать чтение на своей тарабарщине, листая страницы, но она не в счет – говорит, что сама хочет и может, ее в седер не включишь. И роль младшего в семье пришлось исполнять моему старшему здешнему внуку — 9-летнему Роньке.

Объясню для неместных: на седере младший за столом должен задавать традиционные четыре вопроса по поводу праздника – «Чем отличается эта ночь от других ночей…», — а старший ему отвечать. Мне этот ритуал жутко нравится, считаю его гениальным креативом с потрясающим воспитательным значением. Всегда настаиваю на его соблюдении, всегда не особо успешно.

На этот раз повзрослевший Ронька согласился задавать вопросы. А с ответами вышел полный облом: естественно, он все эти мульки знает, и, возможно, лучше меня, их с детсада учат в школе тому, что мы собирали по крупицам, изучая Библию еще по Косидовскому за неимением других источников в те дремучие времена. Мои попытки заинтересовать потомка своей версией сюжета об Исходе с использованием пограничной лексики и смелых аналогий, на что я не раз цеплял слушателей разного возраста и пола в разных странах, никакого впечатления на него не произвели, – родная кровь.

— Ладно, — сдался я, спасая седер, — тогда ты расскажи мне.

Была у меня задняя мысль каверзными вопросами зашаховать строптивца и перехватить инициативу, восстановить патриарший авторитет – русские не сдаются.

Он артачился, переключал внимание – требовал, например, вина, выторговывая очередную порцию виноградного сока, которого и так уже выпил сверх меры, то и дело  убегал из-за стола. И в одну из его отлучек дочь рассказала, что вчера, когда она мыла мальчиков перед сном, Ронька в процессе купания изложил в ванне младшему брату полную небиблейскую историю происхождения жизни на Земле за десять минут.

Я прикинулся шлангом: мол, понятия не имею, о чем речь, стал просить внука и меня просветить. Он вернулся за стол с куском пластилина. Я думал – просто руки занять, мальчик у меня непоседливый.

Недооценил.

— Те, что появились вначале, были самые простые, микробы такие, — сказал он. – Они только то и делали, что делились.
Ронька взял пластилиновый комок – и разорвал его пополам.

Я опять ничего не заподозрил – свойство отпрыска заниматься несколькими вещами одновременно известно всем в семье. Но когда он вылепил медузу, сомнений не осталось: это был прием.

Ронька рассказывал (сначала на иврите, а потом, когда мы стали задавать ему вопросы по-русски, – на русском) и, не прерывая рассказа, иллюстрировал его пластилиновыми фигурками. Превращал улитку в краба, рыбу в лягушку, лягушку в динозавра, динозавра в крокодила, и так – всю цепочку эволюции животного мира, пока не дошел до человека.

Это был бы готовый мультик, если бы я, старый дурак, не сидел с отвисшей челюстью, а сообразил дотянуться до айфона.

Сразил наповал.

Значительную часть своей жизни я работал в научно-популярном кино, а потом – в научно-художественной литературе для детей, это считалось высшим пилотажем: объяснять сложные вещи так, чтобы они были понятны и интересны детям. Пользовался хорошей репутацией, получил премию «Лучшая детская книга года» в этом жанре (старший Михалков вручал). Работа тяжелая, за нее хорошо платили, и по праву – образ, аналогию, прием обдумывал днями, выкуривал пачки сигарет, дети привыкли засыпать под стук пишущей машинки, недосып был естественным состоянием, без пролонгации договора не сдал ни одного сценария, ни одной книжки.

А этот пацан все придумал на ходу, сейчас, никаких предварительных заготовок. Ведь вчера в ванной брату он рассказывал тот же сюжет без пластилина.

В общем, ушел посрамленным. Одно утешает: это чудо – мое.

Только ради этого стоило нам выходить из Египта. Дважды.